Стихи, опять стихи, потом, как и полагается, — "её горячие мягкие губы — на его твёрдых, потрескавшихся губах".
Давно уже Ник так не целовался, до полного исступления.
Дальше поцелуев дело, впрочем, не продвинулось. В решающий момент Мэри резко отодвинулась, даже оттолкнула, дрожащим голосом попросила проводить. Довёл её Ник до дверей комнаты, поцеловал ещё один раз, на этом и всё.
Вернее, это потом выяснилось, что всё.
А тогда подумалось: "Завтра, может, и дальше продвинемся…"
Напрасно подумалось, сглазил, наверно.
К обеду выяснилось, что самолёт уже починен полностью, взлетать пора.
Собрались в спешке, загрузились.
Уже перед самым отлётом подошла Мэри. Стояла около самолётной лесенки, в сторону потерянно смотрела, стройной ножкой, обутой в элегантный кожаный сапожок, задумчиво пинала мелкие камушки.
— Вот и всё, — прошептала чуть слышно. — Прощай, Ник, герой не моего романа! Прощай, дарлинг!
Смахнув с глаз слезинку, протянула небольшой узелок.
— Там, — объяснила, — бутылка виски. Настоящее, американское. Печенье, джем. Так — на добрую память! Может, и встретимся когда!
Поцеловались, прощаясь, никого уже не стесняясь. Узелок тот Ник в свой рюкзак запихал, рюкзак забросил к остальным вещам, в хвостовую часть. Разбежался самолёт, взлетел, крыльями помахал, словно прощаясь с кем-то навсегда…
Минут семь как оторвались от взлётной полосы, всего только и прошло.
В хвосте самолёта вдруг раздался негромкий хлопок, полыхнуло ярко, всю кабину заволокло жёлтым вонючим дымом, «Флейстер» тут же сорвался в глубокий штопор.
Как Маврикий из того штопора самолёт сумел вывести? Не иначе, действительно, — внебрачный сын Господа Бога…
Повезло ещё, что это произошло над руслом Северной Двины. Лёд еще крепкий держался, да и торосов в том месте почти не было. Колёса, конечно, тут же обломились, на брюхе проползли метров сто, помотало знатно, синяков на всех не одна сотня наберётся. Но ничего, пронесло. Выскочили быстро из самолёта, снегом пожар мгновенно забросали.
— Чудеса в решете, — хмуро процедил Маврикий. — Как же это мы без хвоста сесть умудрились?
Действительно, нет хвоста, будто срезало напрочь — бритвой гигантской.
Бритвой срезало? Или же — взрывом?
Токарев залез в хвостовое отделение, долго там шурудил, искал чего-то.
Вылез весь злой из себя, хмурый.
— Похоже на то, — шепнул Нику на ухо, — что это рванул твой рюкзачок. Вернее тот узелок, что тебе презентовала добрая, милая девушка Мэри.
— Не может того быть! — Ник схватил за грудки Токарева.
— Ещё как может, — тот ему ответил, даже не пытаясь сопротивляться. — Насмотрелся я всякого в этой внешней разведке. Не то ещё бывало, похлеще. Судя по запаху, это новая американская взрывчатка и есть: капсюль булавкой прокалывается, оно ровно через полчаса и взрывается. Ну и нервы у нашей Мэри, стальные канаты просто! А задержись самолёт с вылетом минут на десять?
"Мать его! — тоскливо так Нику подумалось. — И тут то же самое, дерьмо одно сплошное! И засады с запутками — на каждом шагу…"
Никак не мог Ник с мыслью смириться, что эта славная девушка, зеленоглазая, смешливая, умеющая так волшебно целоваться, — обычная шпионка и пошлая диверсантка.
И вовсе не Скарлетт О’Хара, а наоборот — Миледи, перекрашенная только…
Хорошо ещё, что на аэродроме нашлись мотосани, за пару суток груз обратно вывезли, практически и не пострадало ничего, главное, что коронки алмазные уцелели.
"Флейстер", правда, бросить пришлось, весна наступала уже вовсю, лёд вокруг самолёта трещинами покрылся, того гляди — начнётся ледоход.
А Мэри пропала. Искали везде, никаких следов не обнаружили. Было непонятно, откуда она вообще в Архангельске появилась — не было никогда в местных детских домах детей, вывезенных из Испании в 1937 году.
Как попала на территорию секретного аэродрома? Почему её никто не задержал?
Доложил Токарев по телефону в Москву обо всём случившемся, там пообещали разобраться. А ещё пообещали головы всем оторвать, с ближайшей оказией.
— Нам-то что, — ударился Токарев в философию. — Улетим скоро, ищи ветра в поле! А вот у вояк местных теперь неприятностей будет — выше крыши этого санатория. И звёзды с погон полетят — светлым роем, и рук рабочих на Беломорско-Балтийском канале прибавится. Поделом, уважаемые: высокие должности, они и мере ответственности надлежаще должны соответствовать. Как же иначе?
Потом прилетел самолёт из Нарьян-Мара, продолжили маршрут.
Красивый вид из иллюминатора открывался: внизу — бело-серая равнина, изрезанная тысячами рек и ручьёв, и миллионы, или даже миллиарды, больших, маленьких и вовсе крошечных озёр.
Ничего сверхординарного больше не происходило, так, сущие мелочи. Поморозились немного при последующих перелётах, на одном из военных аэродромов на две недели из-за пурги задержались, даже поголодать пришлось. Но всё же уложились в намеченный график, пятнадцатого мая уже в Магадане приземлялись.
Сделали самолёты широкий круг над Магаданом, со стороны моря. Недавно взошло солнце, в иллюминаторах загадочно мерцала знаменитая Нагайская бухта, с противоположной стороны хорошо просматривались порт и город.
Красота!
Только хищная такая, недобрая красота.
Опасности и новые жертвы сулящая…
Глава шестая Магаданские страшилки
Приземлились, с Божьей помощью. Двое суток с небольшим провели на территории аэродрома: отъедались, отсыпались, обмороженные пальцы на руках-ногах в ванночках специальных холили, ублажали мазями пахучими.
На третьи сутки, по утру, всем выдали энкавэдэшную форму, удостоверения, оружие табельное, вещмешки с недельным сухим пайком. И, уже отдельно, значки крупные, приметные: профиль товарища Сталина, а чуть ниже — буковки золотые: "НКВД".
Капитан Курчавый построил всех, проинструктировал:
— Даю вводную. Эти значки — наш опознавательный знак. Директивы сверху уже спущены: теперь до конца операции все местные начальники, включая адмиралов и генералов, обязаны нам оказывать всеобъемлющую помощь. Ясно? Значки на гимнастёрках закрепить аккуратно, чтобы прямо над сердцем получилось! Сейчас следуем в оперативный штаб — знакомиться с текущей обстановкой. Потом совещаемся, определяемся, решения принимаем, заселяемся в наше общежитие. По одному в город не отлучаться, общую дисциплину не нарушать! К нарушителям лично буду принимать самые жёсткие меры! — Недвусмысленно по своей кобуре ладонью похлопал. — Вопросы?
Какие ещё вопросы могут быть, когда объясняют так доходчиво?
Сам капитан в эмку уселся, с собой Ника пригласил, Бочкина. Остальные расположились в кузове полуторки, под натянутым брезентовым тентом.
Полтора часа ехали от аэродрома: дорога дрянь полная, лужи сплошные, ямы и выбоины. Вдоль дороги — осиновое мелколесье, высокие кусты голубики, каменистые осыпи, безлюдье.
Наконец за стеклом замелькали тёмные длинные бараки, покосившиеся избушки, накаты землянок.
Это что — и есть Магадан?
— Это так, пригород только, — заметив недоумение Ника, пояснил Курчавый. — Вот в центр въедем — там и нормальные дома имеются, даже в несколько этажей.
В центр въехали, но Ник тут же перестал обращать внимание на архитектурные особенности города: попали в пробку, пришлось колонну заключённых пропускать, бесконечную такую колонну, следующую из порта.
Целый час мимо них шли люди. Измождённые лица — молодые и старые, интеллигентные и не очень. Солнечные лучи отражались от стёкол пенсне и от золотых фикс. Ватники и студенческие тужурки, потёртые бухгалтерские костюмы и военная форма без погон.
А в глазах проходящих — только смертельная усталость, граничащая с полным отупением.
— У-у, морды арестантские! — с ненавистью протянул Бочкин. — Заждались вас лагеря!
Курчавый же его поправил:
— Лагеря, они всех заждались. Всех, кто задач, поставленных партией, решить не может! Так что, уважаемый Ерофей, вы не злорадствуйте понапрасну. Судьба — она как угодно может повернуться! Смотрите вот, примеряйте на себя жизненные варианты. Глядишь, и работать потом будете с удвоенной энергией. Диалектика, мон шер!