Круг замкнулся. Домбу обложили со всех сторон. Он был в смятении. И, нигде нет поддержки, даже дома. И тогда в горе, за долгое время впервые, он вспомнил единственного верного человека – Самбиева Денсухара. «Но чем он может сейчас помочь? Ведь даже просто говорить с ним опасно – тяжело болен открытой формой туберкулеза. Надо немного денег послать… Какие деньги? Кто бы обо мне подумал. Дело идет к аресту, с конфискацией всего имущества», – от этих неотступных мыслей он задрожал, заплакал.
Уже более двадцати дней длился этот кошмар. Вначале Домба еще как-то пытался бороться, дважды по ночам он ездил домой к гендиректору, но его даже не впустили, сказав, что отсутствует. То же самое было с председателем Кабинета Министров, которому он каждый месяц лично вручал мзду. Обращаться в обком было бессмысленно, даже опасно, он не только не выполнил единственное поручение Шаранова, но поступил недостойно, низменно. Более всего Докуев боялся обвинения в изнасиловании. Несмотря на брезгливость общения с Самбиевым, он решил лучше переболеть туберкулезом на воле, чем страдать здоровым в тюрьме. В Ники-Хита он Денсухара не нашел, оказывается, односельчанин лечился в городской туберкулезной больнице. Докуев подробно рассказал о своем горе. В тот же вечер переодетый больной и Домба на такси въехали во двор, где жили Семеновы. Худющий и почерневший от болезни Денсухар кривой походкой засеменил в подъезд. Отсутствовал он ровно четверть часа. Вернувшись, молча сел в машину, и только когда выехали со двора, Докуев в свете уличных фонарей увидел на его мертвенно-бледном лице застывшую омерзительно-устрашающую ухмылку.
– Завтра заявление заберут обратно, – не глядя на Докуева, твердо сказал Денсухар.
– А если не заберут? – жалобно прогнусавил Домба.
Ухмылка Самбиева превратилась в злую улыбку, он легонько хлопнул по коленке соседа. – Вообще-то сука ты, Домба, и надо было тебя упечь в тюрьму, но как односельчанина жалко… А в целом я тебе не завидую, плохо ты кончишь.
После этого в ожидании неотступной кары, скорого ареста, вслушиваясь в каждый шорох у ворот, сидел Докуев в своей комнате несколько дней, частенько попивая коньяк, как однажды поздно ночью у их дома вспыхнул и погас свет фар.
– Все, – екнуло сердце Домбы.
Оказалось, приехал его ставленник. Докуев знал, что и этот обязанный ему по гроб жизни родственник теперь с удовольствием бы его продал и предал, однако был во многом с ним повязан и по общему горю вынужден был изредка, и только ночью, крадучись, посещать опального начальника.
– Слушай, Домба, – чуть ли не шепотом вымолвил гость, – что-то непонятное происходит. Говорят, Семенова забрала трудовую книжку и уехала из города. И еще, партийное собрание перенесли, по крайней мере все объявления сняли, а что самое главное – ревизоры уже два дня не появляются.
Докуев понял, что развязка близка. Вновь он всю ночь не спал, но не пил, и впервые за много дней задумался. Нюх трусливого вора ему подсказывал, что произошло что-то неординарное. Почему нарушена, приостановлена или просто перенесена обычная процедура съедения пострадавшего?
Утром Докуева вызвали на комбинат. Прямо у проходной, как бы случайно, суетился секретарь парткома, он радушно приветствовал ощетинившегося Докуева и, панибратски обнимая, провел в свой кабинет.
– Понимаете, Домба Межидович, – лидер парторганизации стоял перед бережно усаженным членом КПСС, – мы чуть не совершили ошибку. Это просто наваждение, чистейшей воды фальсификация, я бы даже сказал, диверсионная утка с целью разложения нашего комбината, очернения всей нашей деятельности. И какой выверенный, коварный удар нанесли: прямо скажем, в сердце партактива. И выбрали не кого-нибудь, а самого достойного, честнейшего работника. Я честно скажу, и это факт, с Вашим отстранением мы полностью завалили план реализации, и дело не в том, что все опечатано, просто у коллектива опустились руки… Но к счастью, есть компетентные органы… Вчера, с директором, вызывали в обком… Я, честно говоря, от души рад, да я знал, я полностью был уверен, что член партактива нашего комбината не мог… – здесь оратор запнулся, его лицо стало еще милее. – Ну, я счастлив. Ведь сколько лет вместе… А кое-кто высветил себя, ох как ринулись они на «свято место». Ну ничего, мы с ними разберемся.
Генеральный директор был менее радушным, но внимательно-повинным. Всего за сутки вектор судьбы Докуева и отношения к нему людей изменился на диаметрально противоположный и даже стал зашкаливать, столь велика была радость его друзей торжеству справедливости. Когда Домба с приказом о восстановлении появился в цехе – раздались аплодисменты. А по городу и республике пополз слух, что недруги специально «подставили» Семеновых Докуеву, чтобы «засадить» за изнасилование, но Домба поднял все свои связи в Москве, чуть ли не на уровне ЦК обсуждался этот вопрос, и его отстояли. И тогда он стал не просто Зубр, а непобедимый Зубр.