«Какие красивые пушистые зверьки! – подумал Арзо. – Вроде даже схожи, только чуть размером разнятся. И что они не поделили в этом ночном спокойствии?»
Потом он вспомнил сон, еще сидел, ощущая утреннюю прохладу и свежесть. С рассветом запели соловьи, прямо над головой Арзо громким флейтовым свистом разразилась самка-иволга, трескучим криком ей ответил самец. Недалеко, в предлесье, хлопая крыльями, затоковали фазаны. С колхозных полей после ночной кормежки, не спеша протрусило немногочисленное стадо кабанов… Мир просыпался. Арзо встал, пошел к реке, умылся, окончательно проснулся. Что-то новое, стойкое, вдохновляющее на жизнь зародилось в его сознании. Он чувствовал молодость и гибкость своего легкого тела. Внутри были чистота и рвение. Однако что-то внешнее, грубое, едкое сжимало в тисках его свободу, мысли и движения. Он понюхал одежду и ощутил гадкую вонь фермы. Арзо разделся, осмотрел себя и ему показалось, что в предрассветной мгле на его теле явно проступают синяки от поцелуев доярок, царапины от их потных рук. Презирая самого себя, он ежась подошел вновь к реке, с дрожью в теле, покрывшись «гусиным пушком», вошел в студеное русло, глубоко вдохнул и бросился с головой навстречу потоку. Приятная свежесть поглотила его, с радостью омыла молодое тело, играясь, щекотала белизну кожи.
Надеть вонючую одежду очищенный организм Самбиева противился. Выкинуть ее не представлялось возможным – не было достойной смены. Тогда Арзо тщательно простирал ее, весело фыркая, смеясь, натянул на себя мокрую холодную одежду и, ликуя, чуть ли не крича, побежал по уклону домой, к матери. Кое-кто из рано проснувшихся сельчан видел бегущего по селу Самбиева, даже пытался окрикнуть, но молодой человек несся вперед. Он за ночь переродился, это был уже не учетчик, теперь Арзо грезил большим, значительным, далеким и высоким, как его родной бук, сладость вершины которого он вкусил в эту ночь…
В шестнадцать часов в огромном кабинете председателя началось открытое партийное собрание колхоза «Путь коммунизма». Торжественность заседания чувствовалась издалека. У ворот центральной усадьбы две милицейские машины. Перед конторой ряд черных «Волг». В помещение впускают строго по списку, Самбиева в нем нет.
Тщетны все попытки Арзо присутствовать на собрании. А ведь он весь день готовил речь с критикой руководства колхоза. Может быть, его уволят, наконец-то, с работы, но он больше не учетчик, он не белка, за которой безбоязненно можно гоняться.
Обдумывая возможные варианты проникновения в зал, Арзо отошел в сторону. Рядом, сидя на корточках, кучковались, покуривая, шоферы спецмашин, еще какие-то приезжие. Арзо невольно услышал:
– Да-а, сегодня кинут Шахидова.
– Ну может, не сегодня, но задел начнут.
– А отчего ж так? Ведь только назначен?
– Говорят не «подогрел лапу» или не в должной мере… Короче, недовольны им в районе… Говорят, не справляется.
– А кто на его место?
– Желающих много… Я краем уха слышал, что шеф хочет вернуть сюда бывшего главного зоотехника, – шофер смачно сплюнул. Арзо понял, что этот возит первого секретаря райкома КПСС Корноухова, уж больно важно он восседает на корточках, да и говорит, как главный шофер. – По крайней мере, – продолжал тот же голос, – этот зоотехник сутками шастает возле райкома, да и дома у шефа я его пару раз за последнее время видел.