— А чего я? — угрюмо буркнул Барыкин.
— Ты же говорил — у тебя разряд по боксу! — горячился Александр. — Ты же любого из них положишь одним ударом! Важинас, ты же бугай накачанный! Давыдов тебе до плеча не достает, а ты сам почки подставляешь!
Все сидели, опустив головы, не глядя на него.
— Потому что каждый думает — пусть его, только бы не меня. А если ты скажешь «нет», я скажу «нет», он — все? Что они смогут сделать? Нас же элементарно больше!
— Все так служат, — сказал Важинас.
— Я лучше год отпашу, зато потом как человек буду жить, — сказал Барыкин.
— А что, можно год не быть человеком, а потом опять стать? — спросил Александр. — У тебя девушка есть, Чоботарь?
— А чего?
— Как ты ей в глаза после этого посмотришь? Она думает — ты самый лучший, самый… единственный, а ты дедам портянки стираешь! Как ты потом этими же руками к ней прикоснешься? Я не пойму — или у вас память по-особому устроена: все, что не надо, забудете? Никишин, ты жене вот это расскажешь?
— Слушай, заткнись, а? — резко сказал Никишин.
— Правда, ребята, — сказал Важинас. — Вы что, особенные?
— Вы выступаете, а нам всем достается, — сказал Барыкин.
— Потому что я человеком хочу быть! И буду! — сказал Александр. — И не время от времени, а всегда! Ты-то что молчишь, Олег?
Иванов равнодушно пожал плечами, дочищая картошину.
— Мы убрались, ребята — тогда смахнете, что осталось? — сказал Чоботарь. — Пошли, Алим…
— Ящик отнесем, — кивнул Никишин Важинасу.
— Отстой, что ли, на ночь слить? — задумчиво сказал Барыкин.
— За компанию, разве…
Все разошлись, Иванов и Александр остались вдвоем.
— Наговорился? — насмешливо спросил Иванов. — Разбежались крысы — только бы с нами в казарму не идти.
Они покурили, сидя напротив на табуретках.
— Ладно, пойдем, — Александр бросил сигарету. — Все равно идти. Волков бояться — лучше сразу повеситься.
— Погоди, я сейчас, — Иванов заглянул в разделочную. Здесь около весов на столе стояли гири. Он взвесил на ладони одну, другую, нашел по руке и опустил в карман.
Они медленно, плечом к плечу шли по коридору. Из туалета показался Алимов, увидел их и трусцой умчался в казарму, запрыгнул в кровать.
Темный провал ночной казармы приближался. Они прошли мимо сидящего на тумбочке дневального, шагнули в темень казармы — все было спокойно. Разделись и легли, чутко прислушиваясь к тишине…
— «Ласточка» едет! — раздался ликующий вопль, и вся казарма бросилась к дверям, даже дневальный сорвался с тумбочки.
Вездеход, вспарывая снег гусеницами, развернулся у казармы, появился Люкин и торжественно вскинул над головой брезентовый мешок с письмами и посылку.
— Письма давай! Письма!
— Посылка кому?
— Алимову.
— Алим, чем угощаешь?
Окруженный толпой солдат, Люкин неторопливо, важно спустился в казарму. Старшина взял из рук Алимова посылку:
— Ну, душман, говори сразу: анаша в сигаретах, чача в апельсинах?
— Чача — это на Кавказе, товарищ прапорщик, — радостно улыбнулся Алимов, исчезая следом за старшиной в каптерке.
Люкин посреди казармы раздавал письма:
— Бутусов!.. Какой сегодня день-то?
— Вторник.
Люкин два раза щелкнул Бутусова по носу конвертом.
— Никишин!.. Земцов!..
Все с готовностью подставляли носы и получали письма.
— Иванов… — Люкин помахал конвертом и сунул Иванову в руки. — Давыдов!
— Давай быстрей, Алим сейчас придет!
Алимов вышел из каптерки, держа на руках открытую посылку.
— Слышь, — Алим, в карман переложи, — чуть слышно прошептал дневальный.
— Зачем?
— Эх-х, дурак…
Алимов вошел в казарму, и тотчас поджидавшие его деды с радостным гоготом набросились на посылку, едва не вырывая ее из рук, толкаясь, запрыгивая друг другу на плечи, тянулись через спины, запускали пятерню в ящик, не глядя хватали, что попадет — конфеты, печенье вместе с кусками газетной обертки. Алимов, затолканный в угол, еще не сообразивший, что происходит, жалко улыбаясь, повторял:
— Берите, ребята… Угощайтесь, ребята…
Когда ребята угостились и разошлись, разглядывая добычу, в ящике осталась одна конфета и половина открытки. Вторая половина оказалась в пятерне у Земцова вместе с раздавленным печеньем, он бросил ее обратно в ящик.
Алимов отошел к своему табурету, сел, опустив голову над разоренным ящиком.