— Четыре бани, двадцать три масла! — отрапортовал Алимов.
— А тебе?
— Как до Китая раком, товарищ ефрейтор!
— Молодец, возьми с полки пирожок… — Люкин опять углубился в работу. — Я сразу домой-то не пойду. Чего идти — на работе все… Я часиков до семи прокантуюсь, а в семь у клуба собираются… девки тоже… Тут я и пойду…
В ангар заглянул кто-то из дедов, закричал с порога:
— Люкин! Слышь, Люкин! Замполит в казарме шмонает! Давыда альбом нашел, Бутусова!
Люкин вскочил, кинулся к телефону, остановился, лихорадочно соображая.
— Чоботарь, лети в казарму! Быстро! Мухой! У меня под матрасом альбом…
— Пурга же…
— Мухой, говорю! Туда-обратно, сюда принесешь! Ну! — он толкнул Чоботаря к двери. — Слышь, замполит увидит — скажи: Манагаров послал за… за чем-нибудь! Давай, на ходу оденешься!
Чоботарь выбежал.
— Нет, ну ты скажи, а? — расстроенно спросил Люкин. — Мешают ему альбомы? Полгода клеил…
Они с Алимовым продолжали работу. Иванов распрямил затекшую спину и снова окунул тряпку в грязную мыльную пену…
— А мой сержант — Науменко… во повезло вам, что не застали! — рассказывал Люкин, — Во мужик был! Хохлы, они, вообще… Вам такой службы в страшном сне не снилось, как мне… Ну вот, на дембиль пошел, а его в самолет не пускают — этот звенит… ну, миноискатель. Китель снимает — обратно звенит. А у него рубашка вся в клеммах… Снял — звенит: клепки на штанах… Так до трусов раздевался!.. — Люкин преувеличенно-весело засмеялся. — Это он потом в письме написал…
Алимов осторожно, чтобы не заметил ефрейтор, скосил глаза на часы. Иванов ожесточенно драил бесконечные трубы…
— А… вот еще случай был с этим… с Науменкой… — начал Люкин, он пытался балагурить, как ни в чем не бывало, но с каждой минутой сникал, будто уменьшался ростом.
— Ужин, дежурная смена, — раздалось по внутренней связи, и Люкин запнулся на полуслове. Алимов растерянно смотрел на него.
— Ты это… иди места занимай, — сказал Люкин.
Алимов не двинулся в места.
— Чего вылупился? — заорал Люкин. — Места, говорю, займи!
Как только Алимов вышел, Люкин кинулся к телефону, зашептал, прикрывая трубку ладонью:
— Казарма? Кто это?.. Слышь, Бутусов, Чоботарь приходил? Чего? Ушел? Когда?.. Когда?.. — он повесил трубку и воровато оглянулся. Иванов стоял у него за спиной.
— Контрольный срок, — сказал он, постукивая пальцем по часам.
— Слышь, Иванов, — бегая глазами, негромко сказал Люкин. — Ты ведь не видел ничего, правда?.. Я его не посылал…
— Контрольный срок, — повторил Иванов.
— Слышь, Седой… — быстрее заговорил Люкин. — Ушел и ушел, сам ушел…
Иванов схватил его за шиворот и толкнул к дверям. Люкин упал, вскочил:
— Седой, мне три недели служить осталось… Это ж трибунал…
Иванов почти волоком потащил его к дверям, Люкин жалко упирался, цеплялся за него:
— Слышь, Седой, я уже матери написал… Я ж один у нее, отца ж никогда не было… Седой, слышь, чего хочешь…
В казарме пронзительно, прерывисто загудел зуммер, замигала сигнальная лампочка. Дневальный влетел в столовую:
— Дивизио-о-он!! Тревога! Одеваться на выход!!
На командном пункте, теснясь в узком проходе, одевалась дежурная смена.
В оперативном зале капитан Манагаров держал сразу две телефонные трубки, кричал в микрофон внутренней связи:
— Сокращенный расчет на месте, остальным на выход!.. Казарма, связки по пять, развернуться в цепь… Товарищ подполковник, рядовой Чоботарь вышел в одиночку без команды, в контрольный срок не вернулся…
Пригибаясь под ветром, связанные веревками за пояс, не видя соседа по пятерке в густой снежной мгле, падая и поднимаясь, солдаты шагали вперед, натыкались на стены казармы или колючую проволоку, разворачивались, путаясь в веревках, и шли обратно. Иногда в темноте сталкивались две пятерки, долго, на ощупь, обходили друг друга…
Подполковник сидел один посредине длинного оперативного пульта, глядя на сцепленные пальцы. За прозрачными планшетами с контурами Европы замерли с наушниками на голове планшетисты.
В зал вошел Манагаров. Подполковник чуть повернул к нему голову.
— Нет, — сказал Манагаров.
Командир поднял трубку:
— «Крепость», я — «Бастион». Продолжаю поиск…
Шерстяные маски обледенели от дыхания, все медленнее становились движения пятерок, все чаще падали и труднее поднимались солдаты под тяжелыми ударами пурги…
Подполковник взглянул на вошедшего снова Манагарова. Тот только покачал головой. Командир поднял взгляд на часы, висящие прямо перед ним, над планшетами. Взял трубку: