Седовласый пьяница постепенно забылся... Работа, лекции, учебник по хирургии, над которым Павел Ильич работал по заказу Академии медицинских наук, поглощали все время профессора. Кроме того, сын заканчивал школу, предстояли экзамены -- и выпускные, и вступительные, в общем, забот и проблем хватало -- только успевай решать. Пришлось даже взять на себя часть дел по дому, например, ходить на базар за продуктами, большего ему жена все-таки не доверила. Таргонины жили всего в квартале от знаменитого в Ташкенте Алайского рынка, и ходил туда Павел Ильич пешком. На востоке мужчины издавна и хозяйство ведут, и обед готовят, и на рынок ходят, и это не считается зазорным, скорее наоборот. Потому, наверное, и Павел Ильич быстро свыкся с авоськами и ничем не выделялся среди прочих мужчин, шагавших на базар или с базара, даже находил в этом какое-то неожиданное удовольствие. По воскресеньям Таргонин вставал раньше всех и, прихватив приготовленную еще с вечера женой вместительную сумку с банками, пакетами, а главное -- списком, где значилось, чего и сколько купить, отправлялся на базар. В подъезде он вынимал из почтового ящика свежие газеты и на обратном пути, когда возвращался нагруженным, отдыхал на скамеечке в скверике, успевая иногда прочитать, иногда лишь пробежать их глазами. Сидя в скверике, он то и дело поглядывал на часы, чтобы успеть к завтраку,-- приятно было порадовать домочадцев горячими лепешками, свежей сметаной и творожком, ягодами и фруктами, собранными поутру. Путь пролегал и мимо гастронома "Москва", но Павел Ильич заглядывал туда редко -- иногда по утрам, когда нужно было купить пачку соли, пакет муки или спички. Но отдыхать с газетой ему приходилось чаще всего на скамеечке, ближайшей к гастроному. Однажды поутру, когда Таргонин, нагруженный покупками, возвращался домой, он издали заметил, что облюбованная им скамья, обычно всегда в это время свободная, оказалась занятой. На ней расположился, пристально поглядывая на двери магазина,-- гастроном должен был с минуты на минуту открыться,-- крупный мужчина в мятом светлом костюме, с алой розой в петлице пиджака, несомненно сорванной тут же в сквере: именно такие розы в изобилии цвели рядом, и даже склонялись над скамейкой. Этот яркий цветок в петлице и привлек внимание Павла Ильича. Он невольно вгляделся в лицо мужчины, ибо до сих пор слышал лишь об одном человеке, появляющемся везде и всюду с цветком в петлице,--Пьере Элиоте Трюдо. Но незнакомец, конечно, не был бывшим премьер-министром Канады, он оказался... тем самым ночным прохожим, которого несколько месяцев назад чуть не сшиб на машине шофер, везший домой Таргонина.
Павел Ильич не успел как следует рассмотреть его: мужчина резко сорвался с места и ринулся к магазину -- городские куранты пробили восемь, и гастроном открылся. Стеклянные двери, зеркально отразившие яркие лучи солнца, скрыли его в глубине зала. Бежать вслед с тяжелой сумкой было нелепо, да и что бы Таргонин ему сказал?
"Значит, живет где-то рядом",-- не то обрадовался, не то расстроился профессор. Спроси Павла Ильича, что ему надо от седовласого с розой в петлице, он не смог бы ответить ничего вразумительного. Отчитать за то, что однажды чуть не угодил под его машину? Вряд ли он помнит об этом, потому что, вполне возможно, подобное с ним происходит едва ли не каждый день, ведь Ташкент то ли на душу населения, то ли на один квадратный метр городской площади занимает чуть не первое место в стране по количеству машин -- Павел Ильич читал об этом в местной газете. Как же тут бедолагам в таком состоянии от машин уберечься? И сейчас, когда незнакомец в нетерпении, чуть не бегом, кинулся к открывавшемуся магазину, Павлу Ильичу вновь почудилось что-то давно знакомое в осанке и движениях этого человека.
"Раз он здесь живет, значит, не разминемся, встретимся как-нибудь",--решил Таргонин и неожиданно потерял к нему интерес. Но больше по утрам, в выверенные Таргониным часы, незнакомец у магазина не попадался.
Ближе к осени, когда жена начала варить варенье и консервировать на зиму овощи, Павел Ильич несколько раз ходил вместе с ней на базар среди дня. Однажды, возвращаясь обычным маршрутом, он вновь увидел седовласого на той же скамейке.
Несмотря на жару, был он в том же костюме, и в лацкане пиджака снова кокетливо алела роза. Сидел он на этот раз не один, а в окружении трех мужчин, явно живших неподалеку. Один, в майке, полосатых пижамных брюках и комнатных туфлях на босу ногу, ерзал на скамье, как на горячих углях,--видимо, ему удалось лишь на минуту ускользнуть из-под бдительного ока жены, и он жаждал ускорить какое-то событие. Но остальным, кажется, спешить было некуда, и они потешались над своим худощавым приятелем. При более внимательном взгляде становилось ясно, что эти двое не в счет, они права голоса тут не имели, а властвовал на скамье человек с розой в петлице. Он сидел, широко раскинув руки на ее спинке, словно обнимая сидящих рядом, хотя его по-барски капризное лицо с брезгливой гримасой исключало какие бы то ни было дружеские появления, и что-то нехотя, зло цедил сквозь зубы нетерпеливому.
-- Да спешу я, спешу, Георгий Маркелыч,-- услышал Таргонин умоляющий голос, обращенный к человеку с розой в петлице, когда поравнялся со скамьей.
"А, значит, его зовут Георгий Маркелыч",-- подумал Таргонин и невольно оглянулся. Жена перехватила этот взгляд, и тут же на ее лице появилась тревога, словно она спрашивала: "Что, дружков по "Лотосу" встретил?" Но Павел Ильич, успокаивая ее, улыбнулся и, пытаясь скрыть свой интерес, сказал:
-- Артист, наверное, бывший. Эстет -- роза в петлице, надо же догадаться...
Но жена шутки не поддержала.
-- Жену да детей этого нарцисса жаль,-- жестко сказала она. --Разбаловало государство некоторых, от пьяниц и пропойц не продохнуть, куда ни ткнись -- они. Да еще от собак шагу ступить некуда, хоть из дому не выходи.
Про собак жена Таргонина вспомнила не зря: по бульвару как раз выгуливали их несчетное количество и, конечно, без ошейников, без намордников, прохожие шарахались от наиболее свирепых на вид. Жена, работавшая логопедом, как-то в сердцах сказала, что ни самые трогательные судьбы собачек, о которых так любит писать наша пресса, ни нежная любовь и привязанность к ним хозяев вместе взятые, не стоят даже одной искалеченной судьбы ребенка, испуганного безобидной собачкой и оставшегося на всю жизнь заикой. Сколько таких детей прошло только через ее руки! Столько горя и слез родителей навидалась она, что Таргонину была понятна ее враждебность к безобидным, по мнению владельцев, собачкам.
Дома ни он, ни жена не говорили о живописном квартете у гастронома "Москва", но вечером, когда Павел Ильич смотрел программу "Время", в памяти вдруг неожиданно всплыло имя того, с розой в петлице,-- Георгий Маркелович. "Жорой, значит, звали в молодости",-- по инерции подумал Таргонин и вдруг вскрикнул, пораженный:
-- Да это же Жорик Стаин. Ну, конечно, Стаин!
Павел Ильич очень хорошо знал Маркела Осиповича -- Стаина-старшего. Совпадение? Но такое редкое отчество... Больше, пожалуй, он и не встречал никого в жизни с таким отчеством...
Конечно, когда мужчине давно перевалило за сорок, да и не виделся ты с ним лет двадцать, трудно признать прежнего знакомого, тем более в человеке опустившемся. Но это Стаин, точно Стаин, потому и голос его показался тогда в ночи знакомым, и манеры, движения, походка кого-то напоминали. Но больше всего выдавало Жорку его помятое лицо -- даже время и нелегкие, наверное, обстоятельства жизни не стерли с него того презрительно-барского выражения, которое смолоду, с юных лет выделяло Стаина среди других. Таких надменных хватало во все времена: одни шутя придавали лицам напускную важность, для других это служило защитной маской, и с возрастом, когда приходил жизненный опыт и человек начинал ценить в жизни истинное, это отмирало само собой, не оставляя даже воспоминаний. А если и случалось это вспомнить, то не иначе как с улыбкой.