Это из ее детства... Люся родилась 21 августа 1941 г. в оккупированной гитлеровцами Кретинге, в стенах Димитровского концлагеря. Сюда спешно свозили «опаснейших» врагов рейха — женщин, жен военнослужащих и советских работников с детьми, престарелыми родителями, не успевших эвакуироваться. Среди них была и Люсина мама — Наталья Уютова, жена политрука резервной пограничной заставы 1-й Палангской комендатуры, 105-го погранотряда.
Это потом пришли и остались навечно живой памятью рассказы матери и ее старшей подруги Марии Ивановны Корнюхиной о войне, мытарствах по концлагерям, об удушливом смраде Майданека, печей которого они чудом избежали. Были каторжные работы в одном из поместьев в местечке Маркендорф, что на Одере. Все услышанное ворвалось в ее сознание, прошло через сердце, выкристаллизовалось болью и осталось навсегда. Люся, теперь Людмила Михайловна Уютова-Голодяевская, поняла: вспоминать — это совсем не то, что помнить. Вспоминать — значит, что-то мельком, мимолетно, ни к чему не обязывающее. А помнить — другое. Это вечное, не дающее покоя, сжимающее не отпускающей болью сердце. И Людмила помнит. Помнит каждой частичкой своей души. Неустанно ищет тех, кто знал и помнил ее маму, кто был вместе с нею в немецкой неволе, кто помог уцелеть, выжить в том кромешном аду.
Ее родители поженились рано. Наташе едва исполнилось семнадцать лет, а Михаилу Уютову, курсанту высшего пограничного училища, было чуть за двадцать. Они любили друг друга светло и радостно, как это бывает только в пору расцвета юности и первых чувств.
В 1940 г. политрука М. Уютова перевели в 105-й Кретингский пограничный отряд. Вместе с ним приехала и Наташа. Поселились они в доме литовского крестьянина, жившего неподалеку от заставы. Было там старинное здание, местные жители называли его «замок Кверкшляй».
В первые часы войны политрук М. Уютов был тяжело ранен, но его удалось вывезти в тыл. После госпиталя воевал и служил в погранвойсках. В отставку вышел в чине полковника с большим числом боевых наград и оставшимся осколком немецкой мины в груди.
А Наташа Уютова в то страшное утро 22 июня не смогла далеко убежать, не хватило сил. Трепетавшее под сердцем дитя не давало ни бежать, ни даже быстро идти.
Грохотало и рвалось небо, горела вся земля. От Пришманчяй доносились глухие короткие очереди станкового пулемета. Там затихал неравный бой... Молодая мать и ее первенец, крошечная Люся, вряд ли тогда выжили если бы не людская доброта. Для Уютовых спасителем стал Игнас Каунайтис и его семья. Приезжая в Кретингу на базар, по иным своим делам, Игнас обязательно сворачивал на дорогу, ведущую к Димитровскому лагерю. К этому жутковатому месту вело его не любопытство и не жажда наживы. Хотя и такие тоже встречались. Война оголила души человеческие, показала кто есть кто... У измученных голодом узниц за ломоть хлеба, за кусочек сала или горсть риса выменивали нарядное платье, яркую легкую косынку или добротный командирский отрез на костюм. Игнас хлеб, картошку отдавал бесплатно. Не мог он без боли и жалости смотреть в огромные, полные взрослого понимания и страдания детские глаза, видеть истощенных женщин с младенцами на руках.
Скудное количество «продуктов», которое выдавалось узникам концлагерей, немецкие власти считали непозволительной роскошью. Ведь их руководящий принцип заключался в том, что «недочеловеки», народы «востока», имеют лишь одно-единственное оправдание своего существования — быть полезными для Германии. Поэтому и начальство Димитровского концлагеря стало отдавать, вернее, продавать женщин-узниц в работницы местным и окрестным жителям. Существовал определенный «прейскурант» цен: молодые, бездетные женщины стоили дороже, те, у кого были дети постарше, а значит, могли выполнять какую-либо работу по хозяйству, шли всего за 7 марок. Женщины с малышами стоили 4—5 марок. Купил и Игнас Каунайтис работницу — Наталью Уютову с трехмесячной Люсенькой. Долго потешались полицаи-охранники, когда он, усадив свою «покупку» в телегу, подстегивая лошадок, заспешил от этого гиблого места. Так Уютовы оказались в семье Каунайтисов. В единственную полутемную комнатушку, как часто вспоминала Наташа Уютова, хозяин поставил собственноручно изготовленный деревянный топчан.
— Его жена сшила из мешков чехол, набила его соломой. Это была наша постель, — рассказывает Людмила. — Хозяева и сами спали не на лучшем. Небогато они жили, и, как теперь понимаю, совсем им не нужна была работница. Да мама и не чувствовала себя ею. Она работала наравне со всеми взрослыми членами семьи Каунайтисов и ела с ними за одним столом. Пожалели они нас. У самих достаток невелик, собственных детей — семь человек да нас двое. Но первую кружку парного молока хозяева отдавали мне, как самой маленькой и слабенькой. Мама была рада, что мы к ним попали — были сыты, не испуганы, не избиты.