Искрящаяся на солнце и так не похожая на облака, пена застилает собой все, от горизонта до горизонта. И в тот миг, как я с испугом подумал "Что же такое случилось?" -- дух мой, оброненный кем-то в очередной раз, начинает стремительное падение.
Я лечу вниз; я приближаюсь к искрящейся переливчатой пене, и паника охватывает меня. Нет, я не боюсь разбиться о землю или провалиться в тартарары: сама радужная пена вызывает мой ужас.
И вот наступает момент, когда дух мой влетает в нее.
И вот наступает момент, когда приходит осознание, что пена являет собой несметное скопление пузырей-стрекоз.
И я хохочу.
Я хохочу, испытывая нечто похожее на истерику облегчения.
Я хохочу и долго-долго падаю сквозь заполнивший вселенную шелест мириадов стрекозьих крылышек.
Я хохочу, и, кажется, шелесту этому не будет конца.
И все же момент, когда бесконечный звук и бесконечный слой пузырей заканчиваются, настает. В один миг исчезает все.
В тот самый миг я вижу... себя?!
Тот, другой я, стоит рядом с крестом Святого Михаила у ограждения смотровой площадки и с совершенно дурацким выражением лица (смесь ошеломления, восторга и какого-то детского желания "хочу еще!") смотрит в сторону монастыря и гор Монсеррат. А над его (моей) головой, трепеща прозрачными крылышками, телепенькается единственно-оставшийся радужный "мыльный пузырь".
Все последующее происходит со скоростью выстрела, будто долгое время сжимается в долю секунды.
Я замечаю, как скрываются за кустами намеревающиеся осмотреть здание на пригорке жена и сын, и тут же слышится громоподобное: "Сэ-э-Фэн-н-Тар!"
Крошечная "мыльная" стрекоза вдруг раздувается и, приняв размер многометровой прозрачной переливчатой сферы закрывает в себе и крест, и смотровую площадку, и того меня.
Я вижу, как по искристой поверхности теперь гигантского пузыря разливается белый туман, так похожий на огромные белые крылья, и как в том закрытом от меня объеме материализуется, точно вырисовывается из воздуха женщина в длинном светло-фиолетовом платье.
Я вижу, как воздушная незнакомка подходит ко мне (тому, что в сфере) и... я вижу...
Баба-яга!
...подобно вспышке, рядом со сферой появляется старуха.
Ее лицо -- ярость; ее скрюченные пальцы -- иглы, пытающиеся разорвать едва видимый сферный барьер; ее удача -- не с ней: сфера не поддается.
Одновременно с тем, как женщина в фиолетовом платье берет того меня за руку (о, как мне стыдно за этот момент: мое лицо испуганно, безмысленно, мое лицо просто тупо) и что-то говорит, рядом с яростной старухой появляется черная, подобно смерти, коза.
Взглянув на меня...
"Она меня видит!" -- думаю я и ощущаю озноб.
...коза ухмыляется, кричит: "Бе-е-е-е!", и протыкает рогами пузырь.
Никогда в жизни я не просыпался в холодном поту. В день "замечательного" эксперимента это случилось со мной в первый и, к счастью, единственный раз.
Подушка, простыня, пододеяльник оказались не просто влажными, их можно было отжимать. Но осознал я это не сразу.
Шок! Я пребывал в состоянии шока, и сколько времени в нем провел, не знаю.
Нет, не коза напугала меня, и не старуха. Даже драматизм сцены, когда баба-яга уводила за собой женщину, не сразил мою "сверхчувствительную" натуру.
В тот шок повергли меня слова испуганной незнакомки. Она обращалась ко мне -- не тому, что стоял рядом с ней, а ко мне, пребывающему в своем самом страшном кошмаре.
Я видел, я слышал, я запоминал, -- и никогда, никогда я не смогу забыть, как вслед умирающему звуку: "Сэ-фэн-тар!" женщина в фиолетовом платье кричала.
"вы... должны..."
"Бе-е-е-е! Бе-е-е-е! Бе-е-е-е!" -- заглушая голос незнакомки, яростно орала неугомонная коза.
"написать..."
"Бе-е-е-е! Бе-е-е-е! Бе-е-е-е! Бе-е-е-е!"
"...они должны..."
"Бе-е-е-е! Бе-е-е-е!"
"...узнать..."
"Бе-е-е-е! Бе-е-е-е! Бе-е... бе..."
13
-- Узнать должны они, а написать должен я. Вот что я понял. -- Именно этой фразой в двенадцатом часу ночи я закончил свой долгий рассказ.
Наши семейные посиделки проходили в гостиной. Я сидел на диване, Евгения с противоположной стороны возлежала на разноцветных подушках, а сын наш, сидя в кресле напротив, развлекался с котом. Он бросал в коридор разноцветный плюшевый мячик, и кот с какой-то паталогической настойчивостью все время приносил мячик назад.
Едва я произнес последнюю фразу, жена и сын одновременно посмотрели на меня, но... как по-разному смотрели они.
-- Извини, но я ничего не понял, -- скрывая насмешку, мне так показалось, сказал Женек, -- и уж тем более не понял, о чем тебе нужно писать.
-- Наверное, о том, что увижу во снах.
Ощущение, что все происходит в какой-то другой, абсурдной реальности, у меня появилось уже давно, но мое самочувствие -- а ощущал я себя совершено опустошенным -- не позволяло ни думать об этом абсурде, ни пытаться вырваться из него. Вместо этого я просто плыл по течению.
-- Возможно, только я могу что-то такое увидеть, о чем должен узнать кто-то еще.
-- А-а-а, -- улыбаясь уже совсем откровенно, протянул сынуля.
-- Я думаю, ты должен написать что-то вроде книги, -- прерывая наш с сыном разговор ни о чем, вдруг сказала Евгения, -- если, конечно, тебе удастся связать вместе отдельные сцены.