В сарае становилось все холодней, но небо начало светлеть, и было уже видно, как серые недобрые тучи всползали на небо. Мы все стояли у сарайных дверей и смотрели в поле.
– Сходим постучимся, – сказал Лёшка. – Чем зябнуть, все лучше.
Он двинулся к двери. Я пошел за ним.
– А ты посиди, – сказал Лёшка, не оглядываясь, – чего тебе-то. Я все сделаю.
– Я с тобой, – сказал я.
Мы пошли по узкой невидной тропке, по застывшей, сцепленной крепким заморозком земле. Было еще темновато, и, хотя брезжило утро, казалось, что это сумерки и скоро настанет вечер. Деревня была голая и грязная, как немытая ладонь, вся какая-то пустая. Безрадостно было идти по ее неприветным улицам.
Дома были какие-то полуслепые, и по Лёшкиной походке я видел, что ему неохота идти и проситься на ночлег ни в один из этих домов.
– Пойдем туда, за речку, через мост, – сказал он.
Мы спустились и пошли через мостик, ветхий, пугливо вздрагивающий под нашими шагами, потом поднялись в гору. Здесь у домов не было даже палисадников, ограды дворов сплетены черт знает из чего – из веток, из палок с надетыми на них ржавыми банками, из обрезков старой кровли, разноцветных тесинок, хвороста и прочего барахла.
– Бедность, – сказал Лёшка пригорюнившимся голосом. – Бедность, куда там. Толканемся сюда?
Я кивнул. Дом был серый, старый, с похилившейся набок крышей, похожий на больного человека, которому уже трудно держать голову прямо. В окнах мелькал слабый огонек; видно, хозяйка встала спозаранку и теперь растапливала печь.
Лёшка взошел на крылечко и постучал. Дверь открылась. Лёшка сказал:
– Баушк, мы хочем у тебя ночевать.
Она сказала:
– А вас сколько?
Лёшка сказал:
– Ну, пятеро! Не замерзать же в сарае!
– Вы московские, что ль, ополченцы?
– Ну да.
– Прямо не знаю. Не знаю и не знаю. Изба-то махонькая, кроватев нету.
– Мы на полу, что вы, баушк.
– Было бы тепло, – сказал я.
– Топить-то мы топим…
– И мы когда дров притащим, – сказал я.
– Мы каждый день будем таскать, – сказал Лёшка. – Ведь мы из лесу ходим. Насчет дров не сомневайтесь, баушк.
– Прямо и не знаю. Тесно уж очень. А люди, видать, хорошие.
– Мы очень хорошие, – сказал Лёшка. – Мы платить будем вам, баушк, у нас деньги есть.
– Деньги – это не надо, – сказала она. – Стесняюсь я, плохо вам будет у нас. Ведь нас трое. Да вас вон сколько – пять душ!
– В тесноте да не в обиде. Верно, баушк?
– Это-то верно, – сказала она, и мне послышалась какая-то невысказанная обида в ее голосе.
А Лёшка пошел с козыря:
– Мы вашей внучке сахарку будем давать, баушк.
– А когда придете-то? – сказала она. – Я полы вымою. А так у меня мальчик, Васька, есть, ему если только сахарку, а внучек нет никаких…
– Мы вечерком придем, – сказал Лёшка. – Вы только нам соломки натаскайте. Как стемнеет, мы придем.
– Ну, я буду в ожидании, – сказала старуха и протянула Лёшке руку, – ребята вы больно участливые.
– До свиданья, – сказал я.
– Спасибо, баушк, – заключил Лёшка.
– Да не зови ты меня баушкой, – вдруг встрепенулась старуха. – Какая я баушка, я хозяйка, а не баушка. Это я неприбранная, утрешняя, вот тебе и мнится все баушка. Я еще хоть куда!
Она улыбнулась тихо и несмело.
– Вы зовите меня теткой Груней, – сказала она, вдруг повеселев. – Ну, а вас как?
Мы назвались ей поочередно, и она сказала:
– Очень приятно…
Еще раз простившись, мы ушли. Несколько минут мы шли молча, а когда сбежали к мостику, протопали по нему на штабную сторону и пошли потише, я сказал:
– До свиданья, баушк. Спасибо, баушк. Уж вы как-нибудь, баушк! Верно, баушк! Мы, баушк, да вы, баушк.
Лёшка схватился руками за живот, остановившись у края дороги, согнулся в три погибели.
– Сдохну! – закричал он. – Сейчас лопну! Ой, перестань!
– Что с вами, баушк? – сказал я.
– Замолчи! – орал Лёшка. – Умру! Я, говорит, еще хоть куда!
– Я вас не понимаю, баушк.
– Перестань! – застонал Лёшка. – Ведь я подольститься хотел, повежливей чтоб выходило, понял, нет?
– Понял, баушк.
– Ой! – И Лёшка снова схватился за живот.
Наконец, отдышавшись, мы пошли с ним дальше.
– Устроились все же, – сказал Лёшка. – Теперь в тепле будем, а это, брат, великая вещь. Возьмем Серёжку, Степан Михалыча и Тележку, напишем на доме: второе отделение второго взвода – и ура.