Тейнер непринужденно подошел к Петру Терентьевичу и запросто поздоровался с ним.
— Значит, и я и моя жена зря по двадцати английских слов выучили, — сказал, смеясь, Бахрушин. — Но, чтобы не пропадать им полностью, камин в дом, мистер Тейнер, камин.
Тейнер подпрыгнул, звонко расхохотался и, аплодируя, крикнул:
— Браво, дорогой Петр Терентьевич! Гип-гип-ура!
В ответ на это послышался одобрительный смех из соседских окон.
— Вот видите! — воскликнул Тейнер. — Я всегда говорил, что на этом уровне люди договариваются скорее.
Полное улыбающееся лицо Тейнера с бровями в виде двух рыжеватых точек светилось. Зеленоватые зоркие глаза излучали веселье. Хохолок на его лысине и тот обнадеживающе приятно дорисовывал портрет низенького жизнерадостного человека, заряженного безудержным весельем.
Петр Терентьевич вежливо улыбнулся и спросил, как быть с машиной.
— Она будет ждать, сколько необходимо ждать.
— В таком случае прошу быть гостями. — Петр Терентьевич открыл калитку, затем сказал шоферу: — Свернул бы ты, парень, в холодок, под тополя, а то изжаришься на обочине…
Трофим тем временем робко переступил подворотню калитки и появился на родном дворе. И первый шаг — только один шаг — снял многие годы его жизни. Увиденное вернуло Трофима в ту пору, когда ничто не разделяло его с этим домом. Сохранилась даже старая бочка под навесом сарая, превращенная в конуру для черно-пестрой собаки Зорьки. И теперь из конуры выбежала черно-пестрая сучонка, так похожая на Зорьку. Может быть, она была далекой правнучкой собаки, которую когда-то подобрал и вырастил Трофим?
Двор был вымощен, как и многие уральские дворы, большими каменными плитами. Время не коснулось их. Они лежали в том же безмолвии, сохраняя те же извилины стыков, засыпанных золотистым песком, что натаскал маленький Трофим в лукошке с речки Горамилки.
Трофим вдруг остановился и зарыдал.
Петру Терентьевичу было понятно, чем вызваны эти слезы, но ему не хотелось — он не мог — утешать Трофима.
Пока Трофим всхлипывал, закрывая обеими руками лицо, Тейнер, то присаживаясь, то отходя, суетливо фотографировал его, приговаривая:
— Эта пленка не будет иметь цены. Все будут плакать, когда увидят, как он плачет. Это великая драма встречи с родным двором.
Чтобы как-то принять участие, Петр Терентьевич накачал из колодца ведро воды.
— Трофим, умойся холодненькой. Помогает.
Тот послушался брата. Умылся из ведра. Потом посидел на бревнышке под навесом и стал оправдываться:
— Слезливый я какой-то стал. Над вашими газетами тоже другой раз реву. Хоть и не верю напечатанному, а реву. Слова в них родные.
— Это бывает, — согласился Петр Терентьевич. — Ополоснись еще раз, да пойдем позавтракаем с дороги… Оно и полегчает. А вы как, господин корреспондент, пьете водку?
— О! — Тейнер причмокнул губами, целуя воздух. — Я алкоголик на двести процентов.
— Ну, значит, контакт устанавливается полный. Прошу!
Первым Петр Терентьевич провел Трофима, показывая этим, что он хоть и не столь желанный, но настоящий гость, а Тейнер, так сказать, во-вторых.
Встреча состоялась. Самое трудное для Петра Терентьевича миновало.
Пока все шло безупречно…
XII
Старый бахрушинский дом, срубленный крестом, то есть с двумя внутренними взаимно пересекающимися стенами, оставался тем же, каким его знал Трофим. Кое-что сохранилось из прежней отцовской утвари. Были живы толстенные лавки, намертво прикрепленные к стенам. Стоял на тех же тяжелых ногах обеденный стол. Видимо, и теперь находили удобным обедать рядом с русской печью, чтобы поближе было подавать еду. Сохранилась и божница, на которую подчеркнуто помолился Трофим до того, как поздоровался с хозяйкой. Пусть на божнице вместо икон стояла приземистая глиняная ваза с ветками папоротника — это не имело значения.
— Бог внутри человека, — объяснил он Елене Сергеевне, — а не в углу на деревянной божнице.
— У кого где. Смотря по человеку, — не преминула вставить свое словечко Елена Сергеевна.
Русская печь, как заметил Трофим, была переложена заново. Она стала меньше и опрятнее. Лохань ушла. На место ее встал франтоватый умывальник с мраморной доской и зеркалом. Тут же Трофим увидел стиральную машину «Урал». И это ему тоже показалось вполне нормальным. Как-никак прошло сорок лет. Если за эти годы до стиральной машины не дойти, тогда о каких же успехах можно говорить!
Осматривая горницы, Трофим не сумел скрыть улыбку. С потемневшими бревенчатыми стенами и низкими дощатыми потолками так не вязались стулья из орехового дерева затейливой работы, сервант, книжный шкаф, телевизор на тумбочке тоже орехового дерева и тоже полированный. Эта городская начинка, особенно в комнате Елены Сергеевны, выглядела не по избяному пирогу.