Будь проклят этот воскресший дед! Так хочется в Бахруши, а дни тянутся неделями. Солнце еле-еле ползет по небу.
В Бахрушах радостная пора сенокоса. Все в лесу. И ночи светлые-светлые. Можно мчаться, не включая большую фару. Теплый ветер мог бы раздувать ее волосы, и она могла бы сказать:
«Андрей! Остановите машину… Я же вся растрепанная. Разве можно ездить на такой сумасшедшей скорости!».
И он, такой виноватый, затормозил бы и сказал бы:
«Вот на руле зеркало. Пожалуйста, причесывайтесь, Катя».
Катя знала, что Андрей любит ее, и была очень довольна, что он не говорит о своей любви. Это так разумно с его стороны. Потому что, если он признается в своих чувствах, ей придется ответить на них. А как ответить? Сказать правду: «Андрей, я тоже люблю тебя» — это невозможно. Она дала слово и бабушке и матери не быть торопливой. И она сдержит это слово. Но сказать об этом ему нельзя, как нельзя и солгать или придумать ничего не значащий ответ, вроде того, что в ней еще не проснулись никакие чувства.
Это» жеманство. Оно хуже лжи.
Может быть, ей при первой же встрече с Андреем следует сказать:
«Пожалуйста, не признавайтесь мне в любви еще два года, я очень прошу вас…»
Это рассмешило Катю, и она показалась себе — жалкой и глупой.
«Пусть будет все, как должно быть», — решила она. И снова стала думать о том, как хорошо сидеть на голубой подушечке, которую он сшил сам. Именно голубую, в цвет ее глазам. Может быть, покупая машину тоже голубого цвета, он уже тогда думал о ее глазах?
Как это хорошо… Как мил ей такой быстрый, такой опрятный мотоциклет с коляской, предназначенной для нее!
Думая так, Катя услышала знакомый шум мотоцикла. Вначале она решила, что ей почудилось… Почудилось потому, что она думала о нем… Но если это так, то зачем же ее братья бросились к дороге с криками: «Едет, едет!»?
Да, это ехал он. Кто бы еще мог по такой избитой лесной дороге пробираться на выпас.
Это был он… Не зря же сказала бабушка:
— Сходила бы ты, девка, минут на десяток в лесок, чтобы румянец с тебя пообдуло.
— А я, бабушка, его ключевой водой смою… Никто не заметит, — ответила Катя и побежала к лесному ручейку.
А мотоциклет уже совсем близко, призывно и громко выговаривал: «Ка-тя! Ка-тя! Ка-тя!»
Как теперь она выйдет к нему навстречу, когда холодной ключевой водой нужно гасить не только румянец щек, но и трепет сердца, так громко отозвавшегося сейчас на стук мотоциклета Андрея Логинова: «Ми-лый, ми-лый, ми-лый»?..
XXII
Трофим, освоившись в Бахрушах, увидел, что колхозный способ ведения сельского хозяйства вовсе не такой безнадежный, каким представлялся ему в Америке. Он даже отмечал для себя некоторые преимущества колхоза по сравнению с фермерским землепользованием. И эти преимущества, на его взгляд, заключались главным образом в обширности и многообразии угодий. Лес, поле, выпасы, озера, речки… Хочешь — разводи стаи водоплавающей птицы. Населяй водоемы рыбой. Расширяй стадо. Занимайся тепличным хозяйством. Сей кормовые. Заводи пчел. Строй: камень и дерево есть. И всюду деньги…
Деньги росли молодняком Дарьиной породы… Деньги зрели под стеклом тоннами огурцов, крякали белыми скороспелыми пекинскими утками, наливались ячменем, завивались в тугие вилки ранней капустой… И куда ни погляди, за что ни возьмись, можно стричь прибыль… Но…
Но колхозному хозяйству не хватает самого главного. А самое главное заключалось в нем, в Трофиме. Потому что он без малого сорок лет прожил в стране, где из всего умеют извлекать пользу. Решив оставить по себе хорошую память, он из самых лучших побуждений взял, на себя роль наставника в ведений колхозного хозяйства. И когда он приступил к выполнению своей поучительской миссии, для Петра Терентьевича настали трудные дни.
— Кирилл Андреевич, сделай милость, освободи меня ют Трофима, — упрашивал Бахрушин Тудоева. — Этот куль с прелой мякиной решил нас научить уму-разуму. А у меня сегодня еле хватит дня. Запродаю сено ипподрому. Обещали приехать для окончательных торгов с Железной дороги. А он всюду суется и высказывает свои дурацкие суждения, не выходит из правления.
— Да я уж, Петр Терентьевич, всяко его от тебя ослобоняю, — оправдывался Тудоев. — Два раза его на кладбище, на родительские могилки, водил. В старом дягилевском доме битый час сидели. Кукурузу показывал. Раков даже звал половить. Что я могу?
— А ты, Кирилл Андреевич, еще придумай что-нибудь, — наступал Бахрушин. — Попа, в конце концов, найди. Панихиду-то ведь надо отслужить! Опять, глядишь, часа три на это уйдет.