— Не лезь в драку, Трофим. Разъедемся мирно! Ты ведь только сам себе кажешься пиковым тузом, а на самом-то деле ты пыль. Дунь — и нет тебя. Ты ничто. У тебя даже нет настоящих слов умного поборника капитализма. Ты как был мелким стяжателем, так и остался им. За спиной таких, как ты, ничего нет, И впереди у тебя тоже ничего нет. Тьма. Тебя уже давно нет в мире. Тебе только чудится, что ты есть, как чудится иногда безногому, что у него чешутся пятки. Тебе только кажется, что ты споришь со мной. А ты споришь с собой. Тебе хочется разувериться в том, что ты увидел здесь. Разувериться потому, что увиденное здесь рушит все то, что составляло твое представление о мире, населенном удавами и живоглотами. А оказалось, что можно жить и не проглатывая друг друга. И ты боишься в это поверить, но и не можешь этого не признать. Потому что признать это — значит зачеркнуть самого себя. А это нелегко, особенно в твои годы. Но я ничем не могу помочь тебе. Тебе нельзя растолковать даже того, что отлично схватывают мои маленькие пионеры.
Вошел Тудоев.
— На этом и прекратим, мистер Бахрушин, вмешательство во внутренние дела.
— Вон где! — обрадовался Тудоев. — А я старые дягилевские карточки выискал. Полная семейная выставка. И он, и бабка твоя, и ты, маленький… Даруня в молодые годы и маманя твоя во всей красе и в лисьей шубе… Пойдем!
— Пойдем, — нехотя подымаясь, ответил Трофим и обратился к брату: — Серчать не надо, Петрован. Договорим вдругорядь. Хорошо бы при Тейнере… Бывай здоров!
Утро у Петра Терентьевича явно было испорчено, и он, махнув рукой, плюнул в сторону закрывшейся за Трофимом двери.
XXIII
Федор Петрович Стекольников появился в Доме приезжих вечером. Его встретила Тудоиха и сказала, что мистер-свистер пошел на речку купаться, а Трофим Терентьевич ловит с Кириллом Андреевичем рыбу и будет ночевать в лесу, как в молодые годы.
— Это хорошо! — обрадовался Стекольников. — Пусть ловит рыбу и варит уху да меньше путается под ногами у Петра Терентьевича.
— Это да, Федор Петрович. Как таракан, в каждую щель лезет, в каждые щи норовит попасть! — пожаловалась Пелагея Кузьминична. — В наших делах он дуб дубом, а обо всем берется судить.
— А мистер как? — спросил Стекольников.
И старуха неопределенно ответила:
— Круглый он. Увертливый. Катается туда-сюда, как шарик на льду, я не ухватишь. На словах-то он беда какой, медовый пряник, а по делам-то — кто его знает… Я ведь шибко беспартийная, Федор Петрович.
— Да будет вам, Пелагея Кузьминична, на себя наговаривать… Вон, кажется, он возвращается.
Тудоиха посмотрела из-под руки на закат.
— Он! И ты, стало быть, узнал его через столько лет?
— А откуда это вам известно, Пелагея Кузьминична?
— На уши-то я пока, Федор Петрович, не жалуюсь.
— Да, я знавал его, — сказал Стекольников и, осмотрев себя, подтянув легкие тканевые сапоги, застегнул на все пуговицы чесучовый китель, пошел навстречу Тейнеру.
— Алло, Джон, — приветствовал его Стекольников. — Пусть ты не помнишь меня, но я узнал тебя…
Джон остановился, всмотрелся в лицо Стекольникова, потер лоб, потом постучал кулаком по темени, будто желая этим поторопить свою память, подпрыгнул и запел:
— «Расцветали яблони и груши…» Шашлык на тесаке… Спирт из котелка… Ударь меня по голове, капитан, вот этим камнем. Может быть, ты выбьешь из нее свое имя…
— Федор, — подсказал Стекольников.
— Федор, — крикнул и снова подпрыгнул Тейнер. Они обнялись.
— «Прощай, любимый город, уходим завтра в море», — пропел Тейнер. — Ты научил меня первым русским песням… Ты подарил трофейную кружку с музыкой… А теперь дай мне по-русски в морду, Федор, за то, что я забыл твое имя» Так могут забывать только американцы… Нет, нет. Ты не говори мне… Американцы очень забывчивый народ. Я знаю. Я очень хорошо знаю.
— Да будет тебе, Джон. Я ведь тоже забыл твое имя… Но сразу узнал тебя, когда ты снимал Кирилла Андреевича. Мы квиты.
— Квиты! Да. Это очень хорошее и короткое слово. Мы — баш-на-баш. Тогда пойдем в мой отель де Бахруши, у меня найдется кое-что для встречи. — Тейнер взял под руку Стекольникова и потащил к Дому приезжих.
Потом он оглянулся на речку и сказал:
— Всякая река может стать Эльбой, если этого захотят люди… Если они могут захотеть… Но об этом потом. А теперь скажи мне, Федор: хочешь ли ты, чтобы я обнял земной шар?.. Или, может быть, тебе кажется, что у меня для этого коротки руки?.. Тогда я могу достать солнце, пока еще оно не очень далеко закатилось, и подвесить его в авоське, которую я сегодня так удачно купил в сельской лавке. Пусть оно светит нам, как на Эльбе. Как на Эльбе!