А потом пошло все, как я смонтировал. Дарья Степановна и ее коровы. И золотая звезда Дарьи Степановны — награда за новую породу коров — во весь экран. И никто не вырезал эту звезду. Федор, ты слышишь, ее не вырезали из фильма. Я тогда сказал:
— Папа, необходима еще бутылка, потом я тебе объясню зачем…
Отец принес две. Он чем-то напоминает своего сына Джона.
Потом, также во весь экран, шли Катя и Сережа. Лицо Кати родилось на экране из лица Дарьи Степановны. Она как бы помолодела. Это была тоже цветная пленка. Теперь Катя может сниматься в Голливуде, а Пелагея Кузьминична стать самой знаменитой манекенщицей Нью-Йорка. Я показал ее в десяти русских костюмах, начиная с тех, что от прошлого века.
Миллионы людей увидели закладку нового села Бахрушина. Оно, как и Катя, появилось сквозь… (извини, не могу найти слово). Пусть будет сквозь лицо своей бабушки — старой деревни.
Потом из высокого овса выползали маленькие индейцы. Потом они стали скрипачами. Их скрипки звучали на всю Америку. Потом они оказались голубятниками. С крыши большой, объединенной голубятни взлетели белые голуби. Они так кстати смонтировались в моем фильме! Эта первая передача заканчивалась пашущим трактором без тракториста на Большой Чище и моим заключительным словом, которое я еще летом наговорил на пленку.
Федор, милый Федор, не хочется ли тебе чокнуться со мной? Но, чокаясь, помни, что показ моих телевизионных фильмов может быть всего лишь уступкой общественному мнению, трюком «холодной войны», притворившейся потеплением. Но, чем бы это ни было, это было. Значит, обстоятельства таковы, что наша пропаганда вынуждена делать реверансы в сторону правды.
Теперь дальше. Дальше все пошло наоборот.
Компания предложила возобновить контракт. Но разве только она одна теперь могла издать мою книгу «Две стороны одной и той же планеты»! И я почувствовал, что иногда могу становиться на четыре конечности и показывать зубы.
Нет, нет, Федор, я не спекулятивный стяжатель, хотя объективно я и есть таковой. Потому что могу жить и бороться только по правилам борьбы, которые считаются здесь нормой поведения человека.
Не думай, что мой бог — деньги, хотя я теперь и молюсь на них, потому что они, как никогда, нужны. Потому что я теперь могу без посредничества компании издать еще одну книгу: «Мечты и цифры», которую я обещал Петру Терентьевичу.
Я попросил компанию до наступления вечера покрыть все убытки по убыстренной продаже некоторого моего имущества, к чему мне пришлось прибегнуть не по моей вине. Затем я, не подымаясь с четырех конечностей на две, попросил удвоить все положенное по контракту и также до наступления темноты полученную сумму вручить мне чеком или наличными.
И только после того, как эта операция была произведена, у меня появились основания написать тебе письмо. Но я не сделал этого, потому что рукопись еще не стала тогда книгой. И могла не стать ею в стране, где так все континентально. Погода. Умонастроения. Внешняя и внутренняя политика. Где даже сам президент, просыпаясь утром, не знает, какой ветер будет господствующим к полудню. Повеет ли умиротворяющий бриз или подует леденящий Пентагон? Но книга вышла и ушла в продажу. Теперь ее уже не выдуешь из рук читателей никаким ветром. Она живет и говорит, а я занимаюсь тем, что между английских строк вписываю в нее русские строки, чтобы ты мог убедиться, что мы не зря встретились после Эльбы на берегах Горамилки.
Я знаю, ты многое пожелал бы дополнить в этой книге.
Но ты ничего не найдешь в ней такого, что тебе захотелось бы исключить.
Наш разговор о темпах созревания не прошел мимо. Ты, может быть, и забыл его. Но твои слова звучат в моих ушах. Это было на поляне в лесу в воскресенье, когда молоканин (я не хочу его называть уважаемой фамилией) съел всю черную икру ложкой.
Кажется… Впрочем, я это скажу при встрече. Весной я получу возможность лично выслушать твои замечания о моей книге. Я буду снова в России.
Русский поклон с американским реверансом твоей молчаливой и прелестной жене, твоим детям — от меня и от всех Тейнеров. Мои лучшие пожелания Петру Терентьевичу (он тоже мой педагог), Дарье Степановне, Кате, Дудорову, Сметанину, досточтимому Кириллу Андреевичу и его прославленной в Америке миссис «Тудоихе». Андрею Логинову — тоже… И всем, всем, кого я полюбил и кто немножечко, наверно, все еще посмеивается надо мной. Каждый жнет то, что сеет.