Она, кажется, могла разговаривать без умолку, часами, точно она весенняя птица, поющая свою нежную песню.
Катерина любила мысли подруги, ибо их реально можно было принять за что-то цельное, что можно потрогать, понюхать и навсегда оставить в своей памяти.
А ведь мысли — они как еда. Человек может один раз попробовать что-то, а потом всю жизнь пытаться приготовить точно такое же, но скажу, что идентичности, как и идеала, не существует. И будет корить себя этот несчастный, ругать за то, что не умеет готовить. Но ведь можно попытаться приготовить что-то свое, дать оценить близкому. Не получается? Снова пытаться. Снова нет? Смените сковороды. Думать важно и жизненно необходимо, но может быть и смертельно. Есть блюда, которыми ты в момент отравишься, хуже, когда они отравляют тебя изнутри на протяжении долгого времени, кажется, что все хорошо, даже приятное послевкусие, а потом бледнеешь, зеленеешь и умираешь.
Но есть и такие мысли, которые ты пробуешь каждый вечер, но все равно они раскрываются каждый раз по-новому, удивляя и поражая. Это мечты.
Вернемся к Мэг. Она замечательная девушка. Очень стройная и изящная, будто молодая осина, только в отличии от дерева девушка не поддается ветру, уверенно стоя на ногах. Ее длинные темные, будто зимняя ночь, волосы изящно и нежно колыхались на ветру, словно ветви старой, мудрой ивы. У нее широкие, всегда кажущиеся уставшими, серо-зеленые глаза, от которых трудно отвести взгляд, хочется смотреть и смотреть в них, забывая про все. Мэг очень любит обниматься. Но ни в коем случае не со случайным прохожим! Объятия — это что-то личное, что-то приятное и дорогое, способное согреть в самые трудные минуты, одно из тех сокровищ, без которых трудно представить жизнь. Иногда мне кажется, что люди, которые любят обниматься, крепко-крепко, прижимаясь всем телом, как будто защищая вас или пытаясь укрыться за вами, — глубоко печальны где-то в душе. Но как все просто: пустил человека к себе в объятия — и он, и ты счастливы. Хоть на мгновение, но счастливы.
Катерина как-то спросила Мэг о ее любви к объятиям, на что та, пожав плечами, просто ответила:
— Просто потому что мне тепло, и я говорю не про тело.
Однажды ранней весной они шли с занятий, уже достаточно уставшие, но вопреки этому решили прогуляться, а не идти домой, теряя драгоценные минуты молодости.
— Поехали в Старый год? — спросила Мэг, видя подъезжающий автобус. — Ты, кажется, там еще не была. Хотя, может, и была, но со мной гораздо веселей.
Черное, длинное пальто Мэг развивалось на ветру, переметалось из стороны в сторону, то изящно облегало тело, то предательски отдавало его сквозящему ветру.
Они сели в автобус, который довезет прямо до Старого города.
— Знаешь, там, на моей родине все не так, — неожиданно сказала Катерина, заметив обстановку в автобусе.
— В смысле, не так?
— Понимаешь, там люди какие-то другие. Как тебе сказать, ты заходишь в переполненный автобус, душный, отвратительный, особенно вечерние рейсы, тесно и неприятно, и каждый считает своим гражданским долгом толкнуть тебя или наступить на ногу. А если так происходит, то ты получаешь укоризненный или презрительный взгляд, будто ты виновата в том, что кто-то не смотрит под ноги. Женщины с уставшими лицами стоят с полными сумками продуктов, каких-то других вещей, тоже очень тяжелых, а мужчины, развалившись, дремлют, облокотившись на стекло; людям, переполненным какими-то обидами, только дай возможность выплеснуть все — и вот уже все пассажиры с отвращением смотрят на случайную жертву; дети, бедняжки, чувствуют, как мне кажется, это все и начинают ныть, плакать, с каждой секундой все громче и громче.