Разглядывая изящные и плавные, но такие четкие и выразительные линии и переходы статуи Евгения Савойского, проходя между цветущими садами, рассматривая самые разнообразные памятники архитектуры, слушая прекрасных и талантливых музыкантов, нельзя было думать о чем-то плохом. Стоило просто наслаждаться жизнью.
— А это памятник Моцарту, — проговорила на беглом немецком приятная девушка-экскурсовод, — он был построен в 1896 году по задумке знаменитого архитектора…
Была весна, но цветы на клумбе, уютно греющейся на солнце, уже успели прорасти. Катерина подошла ближе к памятнику. Моцарт будто смотрел на нее, хотя каменные глаза смотрели вверх.
— Ну, и что ты делаешь со своей жизнью?
— Простите, — Катерина не знала, кто это говорит, и начала оборачиваться по сторонам.
За ней стояла миссис Ханс, которая так же, как и девушка, смотрела на Моцарта.
— Правда, красивый? — не ожидая ответа, она задумчиво, но увлеченно продолжила: — первый раз я была здесь, когда мне только исполнилось двенадцать. Тогда мы жили в небольшой деревушке далеко за Веной, и родители решили меня свозить в Вену на День рождения. Ты не представляешь, как я плакала, когда родители говорили, что пора уходить, и буквально за руки оттаскивали меня от этой чудесной клумбы, от этого всезнающего Моцарта. Потом мне рассказывали, да и я сама помню, как называла его «Дедушка Моцарт».
Второй раз я была здесь, когда мне было 17. Тогда было очень жарко, около тридцати восьми градусов, очень душно и пыльно, а я, как девушка со слабым здоровьем, решила, что мне непременно станет плохо и я могу даже умереть. Через минут десять я упала в обморок от солнечного удара.
Я помню, как лежала на чем-то белом и все кругом было белым. Думала, что я умерла, — она засмеялась, — но, как видишь, мне повезло. Но тогда я лежала и думала, что умерла. И столько всего надумала. Поняла, что жизнь, которую я проживала, была бессмысленной, пустой и ненужной. Я была готова отдать все, чтобы только вернуться.
А потом появился этот хитрец, — она указала пальцем прямо в грудь статуе, — и сказал: «Очнись! Очнись! Проснись! Все будет хорошо». А потом заиграла музыка. Сразу же узнала, музыкальное образование, как никак. Это была «Лакримоза».
Потом Моцарт стал пропадать, белое переливалось в синее, зеленое, красное, бордовое, словом, становилось цветным.
Я очнулась. А на следующий день пришла к своей матери и сказала самым уверенным голосом в своей жизни:
— Мама, я буду учителем. И точка.
И ушла. А потом нашла у себя на столе квитанцию, допускающую меня к экзаменам на поступление.
Вот так я и нашла себя.
Договорив последнюю фразу, миссис Ханс отправила воздушный поцелуй композитору, затем, повернув голову, посмотрела прямо на Катерину.
— С самого детства я не знала, кем хочу быть. Мне все говорили, что я должна…
— Стоп! — отчего-то взвизгнула миссис Ханс, — ты никому ничего не должна, если только не обещала. Обещала?
— Нет…
— Ну тогда какие вопросы! Скажи, вот, допустим, представь, что тебе не надо зарабатывать деньги, что все близкие тебя поддержат в любом случае и что ты обязательно будешь успешна, хотя бы для себя. Просто представь. Кем бы ты была?
— Актрисой, наверное, — неуверенно, каким-то слабым голосом ответила Катрина.
— Тебе просто нужно понять, что, если человек чего-то хочет, ставит себе эту цель, пашет на нее, старается, не спит ночами, значит у него есть девяносто девять и девять десятых процента сделать это. Люди так редко почему-то прислушиваются к своим желаниям, зато очень внимательно слушают эти «псевдообязанности». «Мама хочет, чтобы я был врачом, видимо, так и надо», «мой брат хотел стать пилотом, буду и я, я ведь не хуже», «дети бы этого очень хотели», — она передразнивала каждого персонажа, кривляясь, — нужно просто понять, что ты любишь, и превратить это в свою жизнь. Рисовать любишь? Так какого черта ты сидишь за этой машинкой? Любишь составлять программы? Закрой проклятое фортепьяно и садись за компьютер! Нравится быть дома и ничего не делать? Так найди себе богатого мужа или состоятельную жену! Кругом столько всего интересного, тобой любимого, а ты сидишь в этой скорлупе, в этом коконе, не даешь своим крыльям расправится, не даешь себе взлететь под самое-самое небо. Это неправильно.