Мэг запнулась на мгновение, взглянув на Катерину, будто родитель на ребенка, который слишком много понимает, а потом заговорила:
— Тогда значит, что я увидела в тебе что-то хорошее, и поэтому подошла.
— А почему ты думаешь, что только ты можешь видеть в людях что-то хорошее. Разве я глупее? Или ты думаешь, что я ребенок, за которым нужно постоянно наблюдать, которого нельзя отпустить ни на шаг одного? — небывалая сила, дополненная частями самостоятельности и ответственности за свои слова и действия, прямо сквозила во взгляде девушки.
Мэг это смутило, и она не нашлась, что ответить, поэтому просто отвела взгляд.
— Вот и славно, — резко сменив тон и выражение лица, сказала девушка, легко прикоснувшись до плеча подруги, — я тебе обещаю, что все будет хорошо.
Она поцеловала ее в волосы и вышла.
— Ну, пойдемте, — сказала Катерина уже уставшему от ожидания Рею.
Когда парень открыл ей дверь, девушка сказала:
— Скоро буду, не скучай. Целую!
И вышла. Они пошли гулять.
Мэг осталась одна в комнате, грустная и брошенная, как она думала.
Но нет, не одна. С ней было еще двое. Один из них — давний знакомый, находящийся при ней с момента, как она себя помнит.
Это Одиночество. Это старик, но очень привлекательный и ухоженный старик. Седина его могла сойти за бурю в самый разгар зимы, а усы напоминали дуновения холодного ветра. Прозрачно-голубые, но прекрасно видящие глаза сразу навевали опустошающую тоску, разрушительную и созидающую одновременно. Грубая, сухая кожа у глаз, как и узкие холодные губы, сразу бросались в глаза. Если он говорил, все вокруг засыпало нежным, но пустым сном: и деревья, и цветы, и животные, и человек. Человек особенно. Но если вы очень долго находитесь в окружении это славного мужчины, вы точно скоро привыкните, и, может быть, вам даже понравится его присутствие. Вы даже представить себе не можете, насколько он умен! А все потому, что времени на то, чтобы подумать, порассуждать или пофантазировать у него предостаточно. Он знает кучу историй, способных вас развеселить в одно мгновение, но ни в одной из них он не участвовал. Но и он был не одинок, как бы странно это не звучало: с ним всегда была его трость, хотя он не хромал, и часы, на которые он часто смотрел, будто время его привлекало. Трость была деревянная и поцарапанная, а часы остановившиеся.
Сейчас он спокойно играл в карты с еще одной своей давней подругой. Она часто горячилась, невольно вскрикивала или взвизгивала, когда получала неожиданную карту, допустим, даму червей. Ее пушистые, вьющиеся волосы поддавались любому дуновению ветра, даже в комнате они неспокойно колыхались. Смуглое тело было надежно спрятано в красно-черное узкое платье, которое не сковывало ни одно движение. Браслет и бусы, сделанные из чистого золота, сверкали даже в темноте. Как и ее волосы: светлые, огненно-рыжие у корней и по-ночному темные к концам.
— Ты мухлюешь, — вежливо заметило Одиночество, увидев, как оппонентка неаккуратно сбросила карту.
— И что, — Ревность нагло засмеялась прямо ему в лицо, — как ты не поймешь, старый дурак, что в игре все средства хороши.
Уставшие, спокойные глаза не выразили ничего, что могло бы свидетельствовать об обиде или досаде, вызванной словами Ревности.
— Все равно ты не сможешь жить вечно, — лишь произнес он.
Вульгарно засмеявшись, снова заговорила она:
— Пока, — голос ее звучало громко и высоко, — есть она, буду и я.
Она указала пальцев на девушку с небесными глазами и длинными светлыми волосами, тихо стаявшую в углу.
Безумные, угольные глаза Ревности сверкали, в них просматривалось желание либо выиграть эту партию, либо унизить старика, либо загореться неистовым пламенем. Первое от нее не зависело, так как одиночество может ждать и думать сколько угодно, второе тоже: она не способна что-то сделать старику, только не она. Третье точно было в ее власти, но у нее пока недостаточно сил, чтобы гореть, как Лондон или Москва.
— Ты зависишь от меня, — неожиданно заговорила Любовь, все еще не смотря на нее, — а я от тебя нет. Поэтому ты ошибаешься.
На том они и остановились, потому что Мэг решила поспать. Сон помогает. Наверное.
На протяжении всей, по ее мнению, никчемной жизни, у нее не было того человека, которому она могла полностью открыться, которому бы могла рассказать про предательство, про смерть родителей, про всю себя настоящую, потому что боялась спугнуть человека. Слишком много плохого она перенесла, и ни за что не могла допустить, чтобы это произошло с кем-то, кого она любит. После знакомства с Катериной что-то произошло с ней, словно маленький, почти засохший росток полили ключевой водой и поставили под лучи летнего солнца, и он пророс. Она хотела, чтобы подруга была счастлива, но одновременно чувство собственности нарастало в ней, мешая всему хорошему.