Каждую новую весну, ветреную и прохладную, вот уже четыре года Рей возвращался с Вены с одним чувством, которое очень трудно описать. Это было что-то наподобие надежды, только надежды бессмысленной. Каждую весну, пребывая в Вене, он чувствовал что-то рядом с собой, даже кого-то, чье легкое касание способно зажечь его. Он ощущал, что исполняет какой-то долг, что-то, чего он не обещал, но знал, что должен это делать. Если бы вы его спросили, что он помнит про Вену, ответ был бы очень прост: ровным счетом ничего.
Иногда ему казалось, что он сходит с ума (даже смеялся сам над собой): ему чудилось, будто Софа гуляет рядом с ним, что он рассказывает про этот город, а она с восхищением слушает.
Он не был там уже четыре года. Кладбище казалось ему не чем-то пугающим, скорее чем-то бессмысленным. Ничего там не изменилось, разве что появились новые надгробия или старые поменяли свой цвет, приобрели глубокие трещины-морщины, потускнели и померкли, точно воспоминания о покойниках.
Рей проходил между рядами, не обращая внимания ни на величественных ангелов, ни на сверкающие на солнце плиты, ни на что. Он точно знал, куда надо идти.
Легкий ветер покачивал его густые волосы, кружился вокруг него и шептал на ухо: «Не иди, не надо… бесполезно…тщетно… не вернешь… забудь… не будет… стой… плачь…пусть болит… не переживешь… ее нет… куда ты… постой же… развернись… уйди…» Но он не слушал ветра.
Этот ангел стоял уже не в конце кладбища, как было четыре года назад, а где-то в середине, среди таких же, как и он. Он все также смотрел вниз полузакрытыми глазами, держа в руках бледно-голубую, уже грязную лампаду. Все выглядело неаккуратным и очень забытым.
Парень присел на небольшую скамейку, что стояла слева от ангела.
«Что говорить? — спрашивал он себя. — Так бы много сказал, а не могу».
— Ну что, кто первый бросает? — спросила Любовь, стоя в черном платье за пределами могилы, повернувшись к ней спиной.
— Если хочешь, — сказала черноглазая девушка пустым голосом, — я уступаю.
— Подбросим монетку?
— Ставлю на орла, — ответила Боль.
Голубоглазая девушка подбросила высоко вверх золотую монетку. Та сверкнула и упала прямо на мягкую ладонь девушки.
— Орел! Я бросаю первая.
Боль взяла в руки два кубика-кости.
— Мы так давно не виделись, — начал Рей, — и не увидимся больше никогда. Знаешь, когда я в последний раз видел твои глаза, я их даже не запомнил, хотя столько раз смотрел в них. Я уже забыл, что ты говорила тогда, что обсуждали. Я забыл все. Прости меня.
Первый кубик медленно полетел на землю. Упав, он еще несколько раз подскочил, будто не желал предаваться холодной земле, но все равно упал.
— Два.
— Кидай второй, — сказала Любовь.
— Но я так много хочу тебе сказать, представить себе не можешь, — продолжал говорить Рей, считая, что постепенно сходит с ума, но совершенно не боясь этого, — и все равно не знаю, что говорить. Знаешь, а я ведь каждую весну езжу в Вену, чтобы тебе не было обидно. Хотя, скорее всего, тебе уже все равно. И это так больно. Боже, Софа! Как мне не хватает тебя, твоих рук, твоего трепетного дыхания, твоего запаха, прекраснее которого я еще не встречал в своей жизни.
Второй кубик так же нехотя летел вниз. Он упал, но не отскочил, а начал вращаться, быстро, очень быстро.
— Как же мне плохо, — Рей не боялся проявлять слабость, жаловаться или горевать, плакать и сокрушаться, и не потому, что здесь никто не увидит, а потому, что знал: Софа бы поняла и приняла, — умерла ты, но с тобой умер и я.
— Пять, у тебя семь, моя очередь, — сказала девушка, что стояла спиной, и подняла кубики.
— Когда-то ты сказала, что сильнее меня. Тогда мы тоже стояли здесь, — говорила Боль, смотря в никуда.
Любовь внимательно взглянула на соперницу, будто пыталась увидеть что-то. Но ничего не было видно, потому что она не могла смотреть в эти пустые глаза. Любовь, к сожалению, не может заглянуть туда, где пусто.
— Господи, — он уже говорил с небом или с тем, кто мог сидеть там, — почему? Зачем ты забрал ее у меня?! Ты ведь такой добрый! Ты должен делать добро людям, а не разрушать их! — он упал на колени, почти уже рыдая; каждая часть тела дрожала, пульсировала, но парень сказал еще не всё.