Прохор убежал. Я сунул за пазуху порядком обтрепавшегося всего за день масккостюма пару тяжеленных дисков, сменил диск на пулемёте с сошками, тоже выскочил из танка. Эти двое тоже рванули на выход.
- Куда? Сидеть на месте! Обеспечить подавляющий противника огонь! Это приказ!
Глаза у обоих, как у побитых собак. Мальчишки! Обиделись, что не взял их на развлекуху. Это игрушка серьёзная, ребята. Война называется. А вы свой лимит удачи вчера ещё исчерпали. Вот и у политрука лимит вышел.
Я сорвал красный флажёк с огрызка антенны (уже пробит), выдернул шомпол из валяющейся у танка немецкой винтовке, продел флажёк, закрепил шомпол сзади меж ремней бронника. Чем я не самурай? Они ведь так флаги носили? За спиной?
Политрук скрипел зубами, пока Прохор его перевязывал. Кровотечение уже прекратилось (само или Прохор помог?). Я встал рядом на колено.
- Первое ранение?
Сергей кивнул.
- Это дело знаковое и очень волнительное, как первая брачная ночь. Потом уже становиться обыденностью. Ты женат?
- Нет. Невеста ждет. Решили после войны жениться.
- Дурак, бабу мужа лишил. - Пожал я плечами, повторил ещё раз, - Дурак. Хоть одну ночь, но она бы была женой, любимой. Теперь зароют тебя в битом кирпиче, а она так и до старости вкуса любви не ощутит.
Сергей заскрипел зубами.
- Это хорошо, что ты злишься. Так быстрее заживает. И в отпуск отпросись. И обженись обязательно. А лучше - обвенчайся.
- Я - комсомолец!
- Богу всё едино, комсомолец ты, коммунист или анархист. Все мы его дети, в какой бы цвет не выкрасились.
Я встал, в полный рост прошёлся позади залегших штрафников.
- Что, ребята? Ссыте, когда страшно? Тогда долго лежать не советую - примёрзните концами к земле.
Перед моим лицом пролетела трассирующая пуля. Я махнул рукой, словно отмахивался от назойливой мухи.
- Долго лежать будем? Или опять я за вас всё делать один должен?
- Пошёл ты! - зло крикнул в ответ один из бойцов.
- Я-то пойду. Без проблем. А вы со мной пойдёте? Или так и будите тут отморожение сосисок зарабатывать?
Молчат. Головы за кирпичи прячут. Страшно им. Так и мне страшно. Все внутренности в ледяной комок сжались. Но - НАДО! Федя - НАДО!
Вставай, страна огромная!
Вставай, на смертный бой!
С фашисткой силой тёмною,
С проклятую ордой!
Это я запел, когда переходил через осыпь кирпичей, что было когда-то зданием. Я так боялся, что не пел, а ревел раненным медведем. Казалось мне, все стволы всех немцев сейчас повернулись на меня, тысячи пуль летят только в меня, в меня одного!
Пусть ярость благородная
Вскипает как волна!
Идёт война народная,
Священная война!
Поднялись следом немногие: политрук, Прохор, ротный на правом конце цепи, Брасень - на левом. Прохор, кстати пел таким мощным голосом, что Паваротти, наверное, курит нервно в сторонке, а Баскова уже реанимация увезла. Не голос - паровозный гудок. Но, следом ещё десятки глоток завыли, захрипели, заорали, в песню выплеснув свой страх, свою злость.
Я шёл демонстративно парадно - флажёк бьётся над головой, пулемёт на плече, спина прямая, плечи развёрнуты, ноги чеканят шаг, насколько это возможно в валенках.
Вот и все поднялись! Идут с перекошенными лицами. Больше нет нужды в этом дурацком спектакле "презрения смерти".
- Ура! - взревел я и перешёл на бег. Осталось полсотни метров до мелькающих касок врагов, рванул во все лодыжки!
Заметил подходящую цель, рухнул на колено, рубанул из пулемёта - аж каска немца подлетела. А меня отдачей опрокинуло - стрелять из пулемёта с рук ещё и научиться надо. Перекатился пару раз, вскочил, ещё пару раз прыгнул и вот я уже завис над их окопом, залил его свинцовым дождём из ДТ, на этот раз приняв отдачу в расчёт, наваливаясь на пулемёт всем телом. ДТ оказался прекрасным "окопным помелом" - окоп чист. В том смысле, что живых больше нет. Пора дальше!