Она пристукнула меня по рукам:
– Не мешай!
Не буду. Почти. Всё же, когда она меня оседлала, руки мои сами потянулись вверх, грудь ослепительной красоты уютно легла в ладони. И это мать пяти детей? Фигура у Даши была как у двадцатипятилетней не рожавшей молодки. Хотя нет, кости того, что так логично устроилось на том месте, где мои ноги соединяются в живот, было явно изменено родами, но так – даже слаще. Истинно, ведающая мать!
Когда мы разом застонали от сладкой муки, она рухнула мне на грудь, я гладил её спину, распущенные волосы.
Её пальцы легли мне на рот.
– Молчи!
Ладно, я – молча. Я попытался продолжить действо, но был твёрдо остановлен. Сама, так сама. Я – не против. Феминизм сейчас победил. Или я капитулировал.
Когда она второй раз рухнула мне на грудь, я подтянул её голову к себе и поцеловал. Впервые. Она замотала головой.
– Ты не понял?
– Что я должен был понять?
– Ничего не делай. Сейчас я отдышусь и продолжу. Нельзя оставлять всё не оконченным.
Она отдохнула на моей груди, к моему великому сожалению, спустилась на пол, стала опять меня поглаживать, прикасаться особым образом к определённым местам.
– Всё, – сказала она, без сил опускаясь на лавку у стены. Распущенные волосы накрыли её, как плащом.
Я тоже сполз с полки. Ноги дрожали от слабости, но я стоял!
Не долго, правда. Я опустился перед ней на колени, аккуратно убрал волосы с лица, взял её за подбородок, заглянул в глаза. Потухшие, от полного истощения.
– Это был ритуал?
Она кивнула одними глазами.
– Спасибо тебе.
Она опять кивнула ресницами.
– Можно?
Опять кивнула.
Я поцеловал её.
– Ты прекрасна! Давно не ощущал подобной прелести и красоты. Позволь теперь мне поухаживать за тобой.
Она опустила голову.
– Не надо. То, что было – было нужно. То, что сейчас будет – не нужно. Похоть.
– Не может быть похотью подобная прелесть, – уверенно заявил я, аккуратно собирая её волосы и сплетая их в косу.
Потом я подлил на камни кипятка из деревянной бадьи, где запаривался веник. Камни уже порядком простыли и не дали того жара, что я хотел. Но, повинуясь мне, Даша залезла на полати, я её, не спеша (быстро уставал), парил, гладил. Потом мыл её простым хозяйственным мылом (другого не было), мыл не мочалом, руками. И это было превосходно! Я не ожидал, что Даша, сначала равнодушно-податливая, стала ластиться к моим рукам, как кошка. Мне просто было приятно её мыть. А вернее – щупать. Гладить каждую складочку, каждую выпуклость. Помыть ступни, с подошвой, жёсткой, как подошва солдатского сапога – видно, что часто босая ходит. Я – извращенец? С таким кайфом мыть чужие ноги? А как кайфово было мыть-гладить остальное!
Закончилось всё тем, что мы сцепились снова, сплетаясь в единое целое.
И пусть весь мир подождёт!
Она лежала у меня на груди, поглаживая шрам на сердце, ставший почему-то едва заметным.
– Он был контрастнее. Ты постаралась?
– Да.
– Как называется то, что ты сделала?
– «Живород».
– Так и называется?
– Да.
– Мы сможем повторить? Не ритуал, а то, что было после?
– Нет.
– Почему?
– Другая ждёт своей очереди.
– Докторша?
– Да.
– Подождёт.
– Ты жесток.
– Да. Я не был таким. Раньше.
– И станешь ещё жестче. Если выживешь.
– Вот именно. Ты видишь будущее?
– Нет. Мой муж видел. Он мне сказал, что ты придёшь.
– Прям так и сказал?
– Он сказал, что придёт странник меж мирами. Воин. Такой же, как и он. Так я тебя узнала.
– Не понял.
– Какой ты глупенький, – прыснула она, – все люди дышат разной силой. Твоя сила – как и его.
Она мне рассказывала о том, каким ощущают мир экстрасенсы, как видят мир они. Единственное, что я понял – что ничего не понял. Как объяснить монохромному с рождения псу цвет радуги? Так и я. Не увидев – не поймёшь.
– Ты видишь. Иногда. Боишься только видеть. Не бойся. Ты же воин. Бери всё, что нужно для победы и рази врага.
– Почему он умер, если такой великий воин, а ты такой великий целитель?
– Его время истекло. Он должен был уйти.
– Прости, я не должен был. Я знаю, как терять родных и любимых. И чтобы ты ни делал, ничего не изменить.
– Давай не будем, – она встала, потянулась ко мне. Я думал, чтобы обнять, но она отстранилась всем телом, расстегнула цепочку с крестом, унесла в предбанник, вошла с ворохом простыней и полотенец. Положив ворох мне в руки, она опять охватила мою шею. Когда она убрала руки – на моей груди лежал белый маленький крестик на чёрном кожаном ремешке. А узелка я не нашёл. Ремешок образовывал замкнутый круг без разрыва.