За время моего пребывания в больнице станцию бомбили ещё три раза. После каждой бомбёжки начинался аврал – десятки раненых, покалеченных, обожжённых. В парке отрыли укрытия-щели – узкие глубокие длинные ямы в земле. Во время налётов в них укрывались ходячие и медперсонал. Тяжёлые оставались на месте на волю Провидения. А узловая больница всего в полукилометре от станции и в сотне метров от путей.
Двух налётов я не видел. А вот третий наблюдал. Животрепещущее зрелище. Налёт был ночной. Может, наконец, стали наши соколы-истребители вламывать тихоходам Не-111 днём? Ночью стали летать. Для станции, говорят, это лучше – ни одна бомба на неё не упала. А вот городу досталось.
Я смотрел из ямы на рыщущие по небу лучи прожекторов, режущие ночное небо трассеры зенитных мелкашек, вспухающие где-то в высоте разрывы зенитных снарядов. Муторно, зубной болью и бормашиной гудели бомберы. Бухали взрывы бомб, алыми всполохами подсвечивали чёрное рваное небо зарева пожарищ от зажигательных бомб. Звенели колоколами пожарные расчёты, свистели всполошенно свистки милиционеров.
Это было страшно. Правда, страшно. Я весь покрылся холодным потом, даже ладони. Страшно. Стоишь и не знаешь – может, тебе на голову уже летит бомба? И сделать ничего не можешь. Бежать? Куда? Да, тут в яме, меньшая вероятность погибнуть, но поджилки-то твои тебе не верят. Вот когда я понял предыдущего владельца этого тела – лучше из пулемёта по ним бить, хоть и опаснее, хоть и не добьешь, да и не попадёшь, но не так, как баран на закланье, ждать своей смерти!
Помнится, в этот момент я стал орать благим матом в семь этажей, рассказывая чёрному небу, что я думаю о пилотах бомберов, немцах, фашистах, нацистах, Гитлере и всей его шайке подонков, что буду делать с ними и их родными, со всеми извращенными подробностями. А все кругом рты поразевали. Некоторые особо стеснительные сестрички уши затыкали.
Отпустило меня лишь, когда стали поступать жертвы ночного налёта. Помочь я ничем не мог, мог только не мешать. Что я и сделал. Доковылял до своего места и вырубился. Устал так, будто сам по всему небу на своих двоих гонялся за немцами, догнал и сотворил с ними всё, о чём орал.
Где-то после этого больница стала госпиталем. Она стала подчиняться не железнодорожным начальникам, а военкому. Для нас, то есть видимыми, изменениями стали только множество пустых пока коек, которых понаставили везде, где только можно, даже в коридорах, да тентованная полуторка (доисторическая «газель») с красным крестом на брезенте, прописавшаяся в парке среди деревьев. Да, Ароныч стал не просто хирургом, а военврачом какого-то там ранга (хотя форму он не надевал, рассекал в тех же белых костюмах). И остальные врачи также.
Дембеля-сослуживца и многих других увезли на этой же полуторке на станцию – отправили в более глубокий тыл. Натан сказал – на базе узловой больницы создадут сортировочный госпиталь. Как я понял – санитарные поезда с фронта тут будут разгружаться и уходить обратно на фронт за свежими «котлетами». А госпиталь уже будет сортировать кого – куда. Тяжелых транспортабельных – в тыл, не транспортабельных – долечивать до возможности отправки, легких и средних – в другие госпиталя города, района, области. Ну и конечно – срочная медпомощь всем поступившим. Меня Натан оставил, уговорил главврача, с которым дружил. Они меня вместе и с того света вытаскивали. Натан обещает на ноги поставить до заполнения госпиталя. Очень надеюсь.
В парке появился новосёл – военно-полевая кухня с толстым добродушным младшим сержантом в качестве повара с белым передником и огромным черпаком в комплекте. Теперь все ходячие у неё и терлись. Та же каша из котла Васи, так звали повара, была в несколько раз вкуснее.
С меня сняли лангету, ещё из шрамов ниток-швов подёр гали. Остались повязки и гипс на руке. Но пальцы руки стали работать, а нога по-прежнему не гнулась. Так и ковылял, как Костяная Нога. Одежду не отдавали, ходил в абсолютно уродских тапках и полосатой хэбэшной пижаме (откуда они её отрыли?), закипячённой до цвета навоза.
Вынужденное безделье меня уже стало напрягать. Я сам над собой офигевал, но факт. Обычно я ленивый, домосед, диванолеж, игроман (компьютерный). Мог все 28 дней отпуска за компом или перед зомбоящиком телека просидеть и нигде ничего не шелохнется, а тут меня просто подрывало куда-то. В такие моменты я слонялся, хромая, по парку, доставал Аароныча и старшую сестру-хозяйку требованиями вернуть форму. Аароныч был неприступен, но сестру-хозяйку я довольно быстро достал, в смысле допёк. И она выдала мне мою форму. Надо было видеть её довольную ро…, а нельзя ж так про женщин, в общем, физиономию, когда она увидела мою рожу (о вот сам про себя я так могу) – я получил кучу окровавленного изорванного тряпья и вспоротые сверху донизу изношенные сапоги.