– Кузьмин был не столько ранен, сколько контужен. И что там в его голове сейчас происходит – непонятно.
– Как и у всех нас, – перебил его Синицын, – ближе к делу.
– Выписать его не могу, но и удержать его невозможно – опять под бомбы полезет. Его прямо к ним тянет.
– Это как? – удивился комбриг.
– Это не тот ли старшина, что своим видом ожившей мумии всех немцев распугал? – встрял ещё какой-то тип с тремя шпалами и огромной звездой на рукаве, – Он самый? О, Александр Дмитриевич, этот старшина уже успел отличиться. Во время бомбёжки станции сбежал отсюда, пешком дошел до вокзала, остановил панику среди железнодорожного персонала, понёсшего потери, организовал ремонт повреждённых путей силами женщин-путейцев и привлечённых бойцов, поддавшихся панике и пробегавших мимо.
– А почему как мумия?
– Так в бинтах с ног до головы, ноги-руки не гнутья из-за гипсов.
– Да, старшина. Такие люди нам нужны. Считайте вопрос решённым. Что, военврач?
– Я его не могу выписать, – упрямо заявил Натан.
– Да вы что, издеваетесь? – комбриг как-то весь приподнялся. Казалось, он стал коршуном. Сейчас как кинется на Натана, перья только и полетят.
– Он может заниматься делами вашего ведомства, но останется под наблюдением. Каждый день должен являться на приём.
Комбриг стал обычным. Даже усмехнулся.
– Пойдёт. Так бы и сказали, что переводите его на дневное. Так, старшина. Слушай мою команду: завтра, в 8-00, в кабинете военкома как штык!
– Есть как штык! Благодарю!
– А вот это лишнее. Пойдёмте, товарищи. Натан Ааронович, у вас есть ещё подобные бойцы?
– Настолько же контуженных нет.
– Жаль. Мне бы тыщоночку «настолько же контуженных» и остальных можно ставить на заготовку берёзовых крестов.
Из коридора раздался дружный смех. Это хорошо. Но не очень. Как я понял, комбриг думает, что немчуру остановили? Его ждет разочарование. Кадровая армия мирного времени тормознула вермахт, но и сама растерзана, как тузикова грелка. Перегруппировка Гудериана под Киев – миллион у нас минус. Огромная кровоточащая дыра на юго-западе и жиденький заборчик на смоленской дороге. Времени мало. Не сформирует комбриг своей бригады – по частям под танки бросят. Тьфу-тьфу, не дай бог. Но времени мало. Его уже практически нет.
Спать. Срочно. Когда ещё придётся. С завтра – цейтнот.
Встать в строй!
Утром я, как пан-король, на полуторке был доставлен к военкомату. Народ вокруг военкомата роился в невообразимых количествах. Многоголосый их говор сливался в один большой шум. Подобное меня всегда бесило, уставал от этого сразу. Провожаемый десятками пар любопытных и удивленных глаз (я в больничной коричнево-полосатой пижаме), я прошёл в военкомат. Меня немного «потрясывало», как всегда перед собеседованием с людьми, от которых хоть немного зависела моя судьба. Нашёл нужный кабинет, коридор перед которым был плотно упакован молодыми (и не очень) людьми. Протолкнуться я бы не смог. Стал ждать. Часов у меня не было. Опаздывал я или нет, не знал. Но проявить непунктуальность не хотелось. Поэтому, набравшись наглости, тормознул солдатика с двумя тре угольниками на петлицах. Выбрал его за несоответствие молодого лица и сосредоточенность на этом самом лице (типа сильно занятой).
– Слушай, дружище, меня в восемь ноль-ноль военком ждать должен. С комбригом.
Солдатик испуганно выдернул рукав из моих пальцев, сменил испуг на лице презрением, с которым оценил мой прикид.
– А народный комиссар обороны тебя там не ждёт? – процедил он сквозь зубы.
– Не советую ёрничать, мальчик, у меня это лучше получится. Иди, доложи: старшина Кузьмин прибыл. Если ты не понял – старшина Кузьмин – я. На внешний вид не смотри, я из госпиталя.
Когда я его назвал «мальчиком», лицо его побагровело. Но дальнейшие слова охладили пыл.
– Тут много всяких дожидается. Постарше званием старшины. И ничего, ждут.
– Не всем указано явиться лично пред очи ровно в восемь нуль-нуль, как мне. Ты мне долго мозг парить будешь? Туда же всё одно идёшь. Вот и скажи.
– Посмотрим.
Минут через пять дверь открылась:
– Старшина Кузьмин!
– Здесь! Ну-ка, ребятки, пропустите будущего героя штурма Кенигсберга и Берлина!
Ответом был взрыв хохота, но людская стена раздалась в стороны.
– Прямо в пижаме на штурм пойдёшь?
– А-то! Это оружие массового поражения – меня увидят, со смеху помрут. А гипсом – добью!
Двери захлопнулись за мной. Оказался я в «приёмной». Небольшая комната, мужик с двуми кубиками на воротнике и звездой на рукаве за столом, заваленном папками и бумагами. Мужик поднял красные, как заплаканные, глаза, но черные круги вокруг глазниц говорили – краснота от недосыпа.