– Старшина Кузьмин.
Мужик кивнул головой на дверь. Я дошёл, открыл. Тоже небольшой кабинет. «Т»-образный стол, стулья вдоль стены, ковровая дорожка. За столом двое – комбриг Синицын и, видимо, военком. Геометрические фигуры в петлицах совпадали, но как обратиться? Кто он – полковник, комбриг или вообще какой-нибудь интендант какого-то ранга? И что они так намудрили?
– Старшина Кузьмин прибыл! – доложил я.
– Это тот самый? – спросил военком у комбрига.
– Ага, – комбриг кивнул, не глядя на меня, отхлебнул из стакана в подстаканнике парящую коричнево-прозрачную жидкость, наверно, чай.
– Почему в пижаме?
– Обмундирование пришло в негодность полностью. Меня из него вырезали.
– Так сильно побило? Служить сможешь?
– Так точно!
– Эк, ты! Для старорежимника молодоват. Какая воинская специальность?
Я пожал плечами:
– Меня контузило. Не помню ничего о прошлом своём. Память как отшибло.
– Ну и как он учить новобранцев будет? – это уже к комбригу вопрос. А тот у меня спрашивает:
– Совсем отшибло?
– Я не знаю. Так вроде не помню, а вроде и знаю всё. Портянки руки сами наматывают, бреюсь сам, люди мне подчиняются почему-то. А я даже в знаках различия перестал разбираться. Вот вашего звания не знаю.
– Чудно. Тут помню – тут не помню. И что ты так за него просишь? Может пусть подлечится?
– Петь, ты сам подумай – полный вокзал командиров, а на станции – паника. А этот только с того света – а в кулак всех собрал и путь заставил чинить. Он и в атаку бы баб повёл. И пошли бы. За таким пойдут. Так старшина?
Я пожал плечами:
– Мне попробовать надо. Я же из любопытства туда поехал – душат меня больничные стены. Гляжу – бабы орут, тип в черной форме – орёт, все бегают, глаза потерянные. Встряхнул их, отвлёк, они послушались, работать стали, бойцов отловил – бегали вокруг, как лошади при пожаре. К делу их пристроил. Оно ведь как – человек при деле и не думает ни о чём ином. Некогда ему бояться.
– Это ты верно подметил. Как у тебя с самочувствием, старшина?
– Готов к труду и обороне!
– Эко ты громко! А Натан Аароныч что думает?
– Говорит, динамика очень положительная. Через месяц полностью восстановится от всех травм, кроме контузии, – ответил за меня комбриг.
– Не отправляйте меня в госпиталь. Я же там совсем заржавею, – взмолился я.
– А это не тебе решать. Многие под юбками жён прячутся, а ты недолатанный в строй рвёшься.
– Враг хозяйничает на моей земле. Не могу я ни о чём ином помышлять, пока до Берлина их не допинаем.
– Ты нас родину любить не агитируй. Сказано – не тебе решать. Куда метишь его, Александр Дмитриевич? На взвод?
– Это лейтенантская должность.
– Где ты их возьмешь столько? На роты бы набрать. Знаю, что лейтенантская. Этих студентов, срочно в лейтёх переодетых, я за командиров и не считаю. По мне, лучше хороший сержант на взводе, чем мальчишка с кубиками.
– А сержантов где брать?
– Это да. Ну, так что думаешь?
– Он старшина. Вот пусть и старшинствует. В третьей роте второго батальона. Её как раз комплектовать стали. Заодно и подлечится.
– Завскладом? – я был сильно разочарован. Все планы коту под хвост.
– Смирна! Приказы командования не обсуждаются! Контузией совсем нюх отбило? Поговори мне ещё. На губу сядешь – быстро субординацию вспомнишь. Понял?
– Так точно!
– Уже лучше. Кругом! Шагом а-арш!
Я пулей вылетел из кабинета. И встал в растерянности. И что делать дальше?
– Кузьмин? – спросил меня политрук с «заплаканными» глазами.
– Я!
– Слушай сюда. Вот тебе «бегунок». Пройди все эти, кроме этого, кабинеты и ко мне. Что смотришь так? Запрос на тебя давно уже отправили, но они и до войны неделями телились, а сейчас вообще можно не ждать – на фронт раньше попадёте. Оформляйся с нуля.
– А когда на фронт?
Мой собеседник горько усмехнулся:
– Не боись – без тебя война не закончится.
– Да я знаю. Мне интересно, сколько мы тут проторчим.
– Планировали три месяца на формирование и ещё три на сколачивание и обучение, но сколько получится?..
– Понял, спасибо!
Тот пожал плечами, тяжко зевнул в кулак, потряс головой и углубился в бумаги, словно меня уже и нет. Да и то верно. Нечего мешать. Пошел я.
Меня мерили, взвешивали, щупали, опрашивали, записывали. Папка «бегунка» стремительно пухла от вклеенных справок, выписок, вкладышей. И так целый день. На улице уже смеркалось, когда я вернулся к «заплаканному». Он спал за столом, уронив голову на руки.
– А, ты. Всё? Быстро ты. Ну, пойдём. Провожу тебя заодно. Ты не думай, старшина, я уже третьи сутки из этого кабинета не выходил. Не могу больше.