– Да, я и не думаю, понимаю. Не продолжай.
– Денежное довольствие получишь завтра в кассе. За всё время с ранения сразу. Военком уладил этот вопрос. На котловое и вещевое – станешь в роте. А, ты же и есть старшина роты. Тем более – своя рука – владыка. Только рота ещё не сформирована, с нуля всё и начнешь. С интендантом поаккуратнее. Мужик он… непростой, скажем так. Разберёшься.
– Спасибо.
– За что?
– За всё. И за науку.
– Не за что. В одной лодке качаемся. Военком обещал меня с бригадой отпустить на фронт.
– Как же это он тебя отпустит? Ты у него вроде секретаря?
– Да ладно. Бабу какую-нибудь возьмет. Дело нехитрое, справятся. А ты сам откуда?
– Я же контуженый. Не помню ни хрена. Так, местами.
– Да, неплохо тебя приголубило. Хорошо, к Натану Ааронычу попал. Он хирург от бога, тьфу ты, никак не отвыкну.
– И ты его знаешь?
– Да кто ж его не знает? В городе всего две больницы – узловая и земская. А хирургов по пальцам одной руки пересчитать. А Натан… Он ведь и на Халхин-Гол ездил, и в Финской в командировке там был. У него та-акой опыт! И мужик мировой. Даже золотой.
Вот так вот! Вот тебе и Натан. А мы ведь сдружились. Странно. В прошлой жизни я тяжело сходился с людьми. Друзей, не знакомых-приятелей, а именно друзей, у меня не было. У жены были близкие подруги, а у меня нет. И вдруг – Натан. Тем более – еврей. Он, оказалось, суетился за меня и перед главврачом, и перед военкомом, комбригом. А на самом деле, оказывается, не надо сотни друзей – один друг-еврей их с лихвой компенсирует. Говорят, они всюду ищут выгоду. А от меня что за прибыток? Пока для Натана только нервные расстройства. И материальные затраты. Еврея траты на меня. Можете поверить? Я бы не поверил.
Мы дошли по вечернему городу до казарм. Они и в наше время сохранились, правда, внутри я не был.
– Это со мной, – сказал мой спутник часовому на воротах. Часовой смерил меня взглядом, поправил винтовку на плече, но ничего не сказал.
Уже вечер, но на внутреннем плацу вышагивали солдаты. Рулил ими («И-раз, и-два, левой, выше ногу дери, мать вашу подери!») однорукий командир. Правый рукав гимнастёрки был пришит у самого плеча.
– Это твой комбат. Геройский мужик.
Мы подошли.
– Строй, стой! Раз, два! Разойдись! На сегодня всё.
– Здравствуйте, Андрей Николаевич. Вот, привёл вам пополнение. Старшина третьей роты.
Я представился.
– Натанов крестник, – кивнул он. Представился капитаном Бояриновым Андреем Николаевичем. И орден Боевого Красного Знамени на груди представил сам себя. Похоже, правда – герой. Только без руки и шрам на всё лицо собрал правую щёку в горькую усмешку.
– Надеюсь, сработаемся. А работы много предстоит. Пойдём, я покажу тебе твою старшинскую нору.
– Волков бояться – в лес не ходить.
– Что?
– Нам, татарам, что плясать, что работать, лишь бы пропотеть.
– А, прибаутки. Это хорошо. Вовремя сказанная – дух хорошо поднимает. Не вовремя – дисциплину разлагает. А знаешь, что такое армия без дисциплины?
– Стадо вооруженных баранов.
– Верно. Вижу, человек ты бывалый. Воевал?
– Не знаю. Контуженый я.
– А, Натан же говорил.
Мы прошли мимо вытянувшегося солдата, наверное, дневального, набравшего воздуха полную грудь – видимо, орать что-либо собрался, да так, чтобы оглушить. Но Бояринов остановил его жестом.
– Вижу, не шуми. Это старшина Кузьмин. Ты не пальни в него случаем. Пока он в таком виде.
Мы зашли в огромную комнату, где сплошными рядами стояли железные двухъярусные кровати, пока пустые.
– Здесь будет квартироваться третья рота. Пока недоформированны первые две, но скоро и сюда заселять начнём. А вот и твоя каптёрка. Осваивайся. И переоденься. Форму по размеру найдёшь.
– Благодарю. По размеру я подберу, а вот что к чему носится, не помню. Не попутать бы.
– Разберёмся. Ключи возьми на вахте. Давай, старшина, осваивайся. Да поживее.
– Слушаюсь.
Я тоже вытянулся, как дневальный до этого. Капитан ушел, громко топая сапогами по крашеному полу. Он припадал на правую ногу. Похоже, неслабо ему досталось.
А обмыть?
Узнав у дневального расположение вахты, сходил за ключами, повозившись с замками, отпер, наконец, дверь каптёрки. М-да, нехило. Немаленькое помещение было заставлено стеллажами, просто завалено мешками, свёртками, ещё чем-то, что при слабенькой лампе не разобрать, так плотно, что остался лишь маленький пятачок у двери, но тоже занятый столом с настольной лампой и лежаком, на котором кулем валялись тряпки.
– В натуре, берлога, – пробормотал я. Ну, с Богом! Надо бы это всё перебрать, так сказать, систематизировать, чтобы знать, что, где и сколько. Но сначала уборка. Вот этим я и занялся. Да так увлёкся, что не услышал подошедших. Только деликатный кашель заставил меня оглянуться.