Я обернулся. По этому же пути ехал на меня полувагон. Тихо ехал, неспешно и неслышно.
Я уже говорил, то я животина не беговая, а тяговая? Я и живу так же неспешно, и соображаю также неспешно, но основательно. Жена вообще называет меня тормозом. Поэтому, когда я увидел вагон, прущий на меня с неизбежностью смерти, первой моей мыслью была, конечно же, не правильная, а именно: «Какого хрена он тут делает? Окно же!» Тут я вспомнил, что движение-то уже открыли.
И я прыгнул из колеи пути, но поздно. Я как обычно — ступил, стормозил. Я видел, в прыжке, приближающийся тёмно-зелёный угол полувагона. Я понял, что не успеваю. Всё. Алес купут. Финита ля комедия. Эта штука не е… не ест, а давит.
Я не боялся. Совершенно. Страха не было совсем. Его уже давно во мне не было совсем. Уже с десяток лет я ничего не боялся совершенно, даже смерти. Жена говорит, что я настолько тормоз, что не успеваю испугаться. Но я думал совсем не об этом. Последней и единственной мыслью было: «И это — всё? Так Бессмысленно и Бесполезно? Где смысл? И для чего же я жил?»
Удара не почувствовал. Просто наступила Тьма.
Боли не было. Ничего не было. Полное отсутствие всего. Вообще ничего. Полная, абсолютная темнота. Но, я же думаю! Я мыслю, значит, я — существую. Цитата. Не помню откуда. Я живой. Или как?
Долго. Сколько — непонятно. Долго — долго ничего не происходило. Потом что-то изменилось. Мне показалось, я начал двигаться. Как двигаться? Непонятно. Тела своего я не ощущал. Ногами не шел. Ничего не ощущал, кроме изменения моего местоположения относительно предыдущего местоположения. Падение? Полёт? Не знаю — как это — полёт? В свободном полёте быть не приходилось. На падение похоже. Тут уж у меня большой опыт, в падениях. Но падал я не вниз, как должно быть, а как-то вбок.
Ещё изменение — источник света вдали. В кромешной тьме — отсвет далёкой призрачной звёздочки. Как только я увидел едва различимый отсвет, появилось новое ощущение — боль. Боль! Блин, как я не любил боль! Я ужасно плохо переношу боль. Не могу её терпеть, вернее — терпеть её не могу! Ничего никогда не боялся, а боль не переношу.
Звездочка пропала. Пропала и боль. Повисло опять Ничто темноты. И движение прекратилось.
Не-ет, так не пойдет! Да, приятно, конечно же, когда ничего не болит (а чему, кстати, болеть-то?), но Ничто меня не устраивает. И я рванулся (чем?) в сторону, где отблёскивал до этого свет.
Опять появилась звёздочка, появилось падение, вернулась боль. Но, теперь для продолжения падения приходилось прилагать усилия, будто я толкал что-то на подъём горы, хотя тела я по-прежнему не чуял. Да ещё терпеть боль. Это тоже тяжко. Говорят, к боли привыкают. Не знаю. Невозможно привыкнуть к этому мучению.
Что же там, в конце? Что за свет? Свет, причиняющий боль? Чем я ближе «падал» к нему, тем больнее было. Но я «толкал» «падение» всё сильнее, превозмогая всё усиливающиеся мучения. Когда стало невмоготу терпеть, я стал кричать, орать, потом просто голосить во всю мощь (чего?), но упорно «толкал» к свету.
И вот Свет залил Всё. Остался только Свет. И Боль. Мука. Мучение.
— Кто ты? — раздалось громоподобно.
— Я? — удивился я.
— Кто я — я знаю. Кто ты?
А кто я? Кто Я? Имя? Что имя? Как меня зовут? Да все по-разному. Коверкают имя, вешают прозвища. Мама, женя, сын, ребята с работы, одноклассники — все по-разному. Каждый хоть чуть, но иначе. Как я сам себя называю? А кто сам себя называет, ну если сам перед собой? Я и есть Я. Имя — чушь. Придуманный людьми идентификатор. Перед этим Голосом и Болью — имя — чушь.
А что? Социальный статус? Место в обществе себе подобных? Пыль. Я — пыль. Миг между прошлым и будущим. Выживал, старался, учился, терпел. А сейчас что значит всё это, вся моя прошлая жизнь? Чушь.
Что я для людей? Для любимой жены, для того набитного мальчугана — сына моего, для матери? Они мне дороги, я им дорог. Я — муж, отец, сын? Со стыдом и болью я вспомнил, как причинял боль обид, невнимания дорогим мне людям. Стыдно. Больно. Плохой муж, плохой отец, никудышный сын. Опять не то!
А что ещё? Работа? Служба? Не служил. Работу ненавидел. Нет, я — не лентяй. Ну, не больше других. Не было у меня работы, которую можно было бы назвать Делом, заниматься Делом и быть довольным. От всех способов зарабатывания средств к существованию оставался только стойкий осадок Мозгоё…ства. Напрасно потерянное время. Не мог я себя назвать ни Экономистом, ни Металлургом, ни Путейцем. Как один сказал: «Мы поколение Коекакеров». Вот это точно. Но, тоже чушь.
— Я не знаю, — ответил, наконец, я, — Я — Никто.
— Никому место в Нигде. Зачем шел ты на Свет, терпишь Мечение?
— Не хочу в Нигде. Не хочу быть Никем. А к Свету всегда надо идти. Иначе нельзя. А Мучение? Бог терпел — и нам велел. Терпимо. Это что-то. Лучше Небытия. И так всю жизнь это — НИ. Ни-жизнь, ни-смерть, ни-друг, ни-враг, а всё только — ТАК… Ни то, ни сё. Небытие. Уныло Ничто. Постоянно.
— Почему шел через Мучение на Свет. Легче же было наоборот?
— Легче, — согласился я. — Легче не значит лучше.
— Почему? — опять прогремел гром.
— По кочану! Не знаю! Так надо!
— Кому надо?
— Мне!
— А ты кто?
— Я? Я — человек! Мужик! Для трудностей я создан!
— Помни об этом. Не забывай!
Раскаты грома катались волнами вокруг. Отдаляясь, приближаясь, схлёстывались друг с другом, дробились друг об друга.
— Жить хочешь? — спросил тот же голос, но тише, без громовых раскатов.
— Не знаю. Особо и нет. Только…
— Только…
— Родные мои. Нужен я им. Жене нужен муж, сыну — отец, матери — сын.
— У них будут они. Может лучше, чем ты.
Если бы у меня была бы голова, я покачал бы ею, были бы губы — поджал бы их.
— Это врят ли. Будет ли он любить их, как я? Заботиться о них? Никому не доверю. Надо жить. Потому и живу. Для них.
— Ой ли?
— Упрёк справедлив, согласен.
Раскаты грома совсем стихли. Но что-то гремело всё равно. Это Боль. Мучение уже гасило Свет.
— Так что же с тобой делать?
— Не мне, видимо, решать.
— Не тебе. А чего хотел бы ты?
— Положи где взял.
Опять загрохотало, оглушило. Мне становилось всё хуже.
— Может быть… — пророкотало, — и будет по-твоему. Но будет тебе Испытание. От того как ты пройдёшь его и будет зависеть — Небытие или «Положи где взял». Кто ты?
— Я! Я — Человек! Русский человек! А ты кто?
Боль накатывала, как штормовые волны. Боль уже гасила Свет и моё сознание. Кругом темнело. Лишь два светлых пятна осталось.
— Ты — Бог? — спросил я, но голос мой прозвучал так жалко, тихо, как стон.
— Нет, — со смешком ответил громоподобный голос, правда, в этот раз — звеня, как в пустом ведре.
— Я умер? — опять спросил я.
— Пока нет. И я, как врач, постараюсь этого не допустить.
Врач? Какой, на хрен, врач? Это…
Всё исчезло, как будто выключили рубильник.
Блин, больно-то как!
— Терпи, боец, генералом будешь. — Грохотал болтом в пустом ведре голос.
— Маршалом, мля. Где я?
— В узловой больнице.
— Чё я тут потерял? Чё больно-то так? Чё я не вижу ничего?
— Во, ожил, залопотал. Жить будешь.
— Куда я, на хрен, денусь! Чё за узловая больница?
— А ты что, совсем ничего не помнишь?
— Что я должен помнить?
— Как твоё имя? Звание? Номер части?
— Вы с какого дуба попадали? Какое звание? Часть чего? — спросил я и тут крепко призадумался. Часть в купе со званием — что-то воинское, а всё воинское меня обошло далёкой-далёкой стороной.
— Имя то своё помнишь?
— Имя? — я решил подстраховаться и потупить. Тяну время. Авось, куда и вытянет само.
— Амнезия, — другим грохочущим скрежетом донеслось с другой стороны. — Обычное дело при сильных контузиях.
Точно! Амнезия. Удачно. Можно дальше дурачком прикидываться.
— Что ты видишь?
— Ничего я не вижу. Пятна какие-то. И грохочете вы.
— Все симптомы налицо. Вот ещё что проверим. Чувствуешь? Что чувствуешь?
— Бьёте по ноге и колите. Хорош! И так всё болит! Обезболивающего дали лучше бы.