Когда вышли из бухты и звонки пропели отбой, Владимир обратился к главстаршине Куличку:
— Товарищ главстаршина, разрешите немного на палубе побыть?
Куличек улыбнулся: понял.
— Побудьте.
Главстаршина Куличек — непосредственный начальник Владимира, командир отделения радиометристов. Специальность Владимира — радиометрист. Через четыре часа он заступит на первую свою боевую вахту. А сейчас хочется побыть на палубе, подышать морем. Познакомиться с ним, постоять вот так, лицом к лицу. Вот бегут одна за другой зеленовато-синие волны, в какое-то мгновение на вершинах их вскипают белые гребешки, вскипают, рассыпаются, и вода становится стеклянной, она в белых прожилках, будто полированный зеленоватый мрамор.
— Покурим? — Рядом стоит Виктор Лопухов, улыбается, протягивает деревянный портсигар с сигаретами.
— Спасибо, не курю.
— Так и не научился, — не то с сожалением, не то с завистью произнес Лопухов. Закурил, отворачиваясь от ветра и пряча огонек спички в чашечке ладоней. — Как дома?
— Все по-старому. Я ведь дома тоже с прошлой осени не был.
— А я третий год. Полагался мне отпуск, да командир его задробил.
— Почему?
— Да так вышло… — Лопухов нахмурился, видимо, ему не очень хотелось говорить на эту тему, молча затянулся несколько раз. Потом сказал: — Собрался я уж было и подпил крепко на радостях. Корешки из дому водки привезли. Вот командир отпуск мне и задробил.
— Строгий командир?
— Строгий. Дочка у него утонула, с пирса упала… Он с того времени какой-то смурый стал. Все переживает. Молчит. И не любит, если кто громко смеется. Видать, смех по сердцу режет Мы понимаем. А без смеху тоже нельзя. Нынче что, в море тишь, солнышко не заходит. А вот погоди, с октября заштормит — по палубе не пройти. Все нутро выворотит, хоть и привычный. Трудная служба. Тут если не засмеешься морю этому в лицо — хана!
— А задерживали нарушителей?
— Бывало. Мне за задержание как раз и отпуск полагался.
— Шпиона задержал? — Владимир затаил дыхание от восторга и почтения к Лопухову.
— Да нет, не я задерживал, я только его первый заметил. А видимость плохая… Мгла…
— И все-таки заметил?
— Служба такая, — снисходительно сказал Лопухов, — Ты лучше про дом расскажи, как там у нас рыбалка на речке и вообще?
— Ловится рыба. И дома все нормально было.
— А как… как Светлана?
— Что Светлана?
— Ничего… У меня осенью дэмэбэ.
— Слушай, Витька… Ты ее из головы выкинь. Мы с ней…
— Ну и черт с вами! Я тебе так скажу: нравилась она мне, симпатичная девочка. И я не из-за драки с тобой отстал тогда. Просто вижу — нескладуха… — Он вздохнул. — Вот приеду, может, приударю. — Он сказал это только чтобы подразнить Владимира.
Владимир посуровел:
— Не советую, Лопух. Понял?
— Ладно, не сердись. Не буду.
— А и будешь — ничего не выйдет. Я Светке как себе верю.
Лопухов рассмеялся:
— А ты все такой же псих, Володька. Готов за борт меня бросить!
Они еще немного поговорили, Лопухов бросил в обрез сигарету и ушел. А Владимир все смотрел на набегающие волны, но видел другое: теплое море, крутую песчаную бухту, рассеченную лунной сверкающей полосой. И вдруг ощутил тепло маленькой девичьей ладошки.
…Он был на полигоне, когда его вызвали к командиру роты.
— Федоров, к вам приехала жена. — Ротный посмотрел на Владимира пристально. — Надо в документах семейное положение указывать правильно. Командир разрешил увольнение на сутки. Идите в канцелярию, получите увольнительную. — Ротный улыбнулся. — Красивая у вас жена, Федоров.
Владимир смотрел на него во все глаза и не понимал, о чем идет речь. Какая жена? Нет у него никакой жены. И тут же понял: Светка… Светка приехала!
— Торопитесь, — сказал ротный. — Женщины не любят, когда мы задерживаемся.
Владимир помчался в канцелярию.
— Держи увольнительную, — сказал дежурный. — Что ж раньше не говорил, что женат?
— Я не знал, — простодушно ответил Владимир.
У дежурного глаза стали круглыми:
— Вот так да!
— Да нет, не знал, что она приедет, — поправился Владимир и покраснел.
— Давай спеши…
Владимир переоделся, тщательно причесал короткие волосы и бросился вниз. Только у Знамени замедлил шаг, вытянулся и лихо отдал честь.
Потом предъявил вахтенному увольнительную и с замирающим сердцем вышел на улицу. У подъезда, в тени на скамеечке, сидела Света. Она встала, когда он вышел из дверей.
Он не бросился к ней, он смотрел на ее сияющее лукавое лицо и чувствовал, как от волнения кровь отливает от щек.
Она протянула руки, сказала жалобно:
— Володенька, я наврала самому главному начальнику, что я твоя жена. Ты уж поздоровайся со мной, как с женой.
Он подошел к ней, неловко обнял за плечи и чмокнул куда-то в нос.
Потом они взялись за руки и пошли по улице, от стыда подальше.
— Светка, ты ненормальная, — сказал Владимир. — Ты бы хоть предупредила. А то я подумал, что это к другому Федорову жена приехала.
Светка засмеялась, глянула на него искоса, чуть наклонив голову. Потом озорно Тряхнула стриженой головой:
— Вот уж никогда не буду предупреждать. Слышишь? Чтобы всегда ждал.
Володька, так же склонив голову, смотрел на нее. Что-то в ней появилось новое за те месяцы, что они не виделись. Он уловил это новое в наклоне ее головы, в голосе, в походке. Оно мешало ему говорить со Светкой запросто, как раньше. Он смутно чувствовал, что теперь нужны какие-то другие, особые слова. Это смущало его, и он сказал первое, что пришло в голову:
— Ты, наверное, есть хочешь?
— Не очень, — ответила Светка.
— У меня три рубля. На весь день хватит.
— Чудак! У меня есть деньги. Ты думаешь, я сбежала? Я маме сказала прямо, что должна поехать к тебе. Ведь сюда не так далеко, а вдруг тебя после учебы пошлют на Дальний Восток или на Север? И знаешь, мама сперва заплакала, а потом и говорит: «Поезжай, ты уже взрослая».
«Вот-вот, взрослая. Была девочкой, а теперь — взрослая. Вот оно — новое! Я, наверно, тоже…» — подумал Владимир и попытался взглянуть на себя как бы со стороны.
Рядом с красивой девушкой шагает моряк, в ладной фланелевке, в лихо надетой бескозырке, загорелый, крепкий. Конечно, он тоже повзрослел.
Навстречу из-за поворота, подымая легкие клубы пыли, вышел взвод матросов.
Владимир взял Светлану под руку.
Матросы прошли, поглядывая на них с дружескими усмешками и нескрываемой завистью.
На пляже было много народу— песка не видно. Решили побродить по берегу. Купили в ларьке булку, колбасы и свежих огурцов. Шли сначала молча. А потом Светка заглянула ему в глаза и заговорила торопливо:
— Ты не ругай меня очень, Володенька. Я чемоданчик потеряла. Потеряла, и все. Там ничего такого не было: купальный костюм и разная мелочь. А у вашего главного начальника глаза во-от такие сделались, когда я к нему явилась. «Я жена курсанта Федорова Владимира». А врать-то не умею. У меня, наверное, на лице было написано, что вру. Я, говорю, приехала издалека, повидаться. Отпустите моего мужа хоть на часок. А он на меня посмотрел, засмеялся, вызвал какого-то моряка. Дайте, говорит, Федорову увольнение на сутки!
Они шли, все время держась за руки, подбивая прибрежные камешки, и без умолку говорили, говорили обо всем и ни о чем. Им казалось, что если они замолчат, что-то нарушится. Владимир никогда еще не ощущал такого счастья, полного, безоглядного, немыслимого счастья. Если бы можно было остановить время, он бы крикнул: «Остановись!»
Они все шли и шли по берегу, уже последние купальщики остались позади, а они все шли. Море подкатывало к их ногам легкие шуршащие волны. Пекло солнце. Светка предложила: