Спустя некоторое время она умерла.
Тогда, в четырнадцать лет, мое детство закончилось окончательно. Хотя папа старался и давал мне все, что было нужно, мне было тяжело и горько от того, как сложилась наша жизнь. У моих одноклассниц были заботливые родители. Даже если кого-то мама воспитывала одна, они не видели тех страшных вещей, которые видела я. Мне было тяжело смириться с тем, что я вижу своих младшеньких только в детдоме. Еще сильнее разрывало душу, когда братик плача просил меня забрать их с собой, а я не могла. Папа не хотел привечать их у себя.
Теперь, когда мы повзрослели, наше общение сократилось до стандартных звонков по праздникам. Мы никогда не обращались друг к другу за помощью и уж тем более не делились тем, что происходило у нас в жизни. После стольких лет порознь никто не имел большого желания выстраивать тесные родственные отношения.
Мне кажется, так произошло из-за того, что когда мы были все вместе, нам было больно. Мы не умели общаться в нормальной атмосфере, в той жизни, которой живут «обычные» люди, у которых непьющие родители и никто не бьет их мать. Мы ассоциировались друг у друга с плохим прошлым, хотя со временем многое и забылось. Сейчас я понимаю, что период, когда мы уже остались без присмотра бабушек я абсолютно не помню. Он будто стерт из моей памяти.
Зато у меня сохранились приятные моменты, как например тот закат или коробка с карандашами, или детские книжки, тоже с чердака. Они пахли старой бумагой и пылью и это было прекрасно. Еще я люблю вспоминать вкус прабабушкиных пирожков и запах дыма, когда она топила печку в первые дни осени. Я до сих пор помню огромного паука в кустах крыжовника, который напугал меня до смерти и кота Ваську, гревшего меня и бабушку, когда мы, лежа рядом, смотрели вечерние новости.
Я никогда не забуду как в новогоднюю ночь, когда мы с бабушкой Тоней остались вдвоем, я выглянула в окно и поразилась тому, как снег искрился от яркого света серебристой луны. Этот блеск тогда показался мне ярче, чем сверкание бриллиантов. Ту волшебную ночь я тоже изобразила на холсте.
Картины стали моим своеобразным дневником памяти. Я старалась передать на них только хорошее, только то, что вызывало во мне самые теплые детские эмоции. Восторг от красоты природы - закатов, рассветов, полнолуний. Радость от ведерка малины, которое мне привозил папа. Настроение, когда в конце лета ты начинаешь ощущать легкий аромат приближающейся осени. Умиротворение от снегопадов и метелей, за которыми я наблюдала из окна комнаты, согретой огнем старой печи.
Все это я кропотливо вырисовывала днями напролет и даже по ночам. Я не помню, чтобы мне хотелось спать. Приятные эмоции от того, что я изображала, давали силы продолжать работу. Я погружалась в какое-то красивое детство, как будто бы даже не мое.
Я писала эти картины, что бы те, кто их видят, могли бы тоже погрузиться в приятные воспоминания, поностальгировать о беззаботном времени детства. Глядя на мои работы, ощутить вкус сочных ягод, только что сорванных с куста и еще теплых от солнечных лучей или прикосновение снежинок во время первого снегопада.
Я исполняла свою мечту. Это и было моим планом. Тогда, после похорон, я решила во что бы то ни стало осуществить свое давнее намерение стать художницей. С того дня я трудилась над холстами не покладая рук. Я не разговаривала по телефону, не смотрела телевизор, не читала новости. Каждое утро начиналось теперь очень рано с прогулки по городу. Я впитывала запах еще пустых улиц, мокрого асфальта, свежего воздуха. Наблюдала за людьми, чей день только начинается, смотрела на их лица и настроение и шла домой творить.
Я рисовала с надеждой, что несу в мир что-то позитивное, что-то хорошее и доброе, чего так не хватает взрослым среди обыденных дел и забот. Я отгоняла все мысли о том, что таких художников как я сотни и тысячи и что наверняка многие из них талантливее меня. Я запретила сомнениям появляться в моей голове. Я решила дать себе шанс. Сделать, показать и только потом узнать, что скажут о моих работах. Как ни странно, как только у меня появилось твердое намерение, у меня появилась и дисциплина. Я вновь стала превращаться в ту Алису, которая была до разрыва со своим женихом, до закрытия газеты и до работы в страховой фирме. Я как птица-феникс начала возрождаться из пепла.
Каждое утро я спрашивала себя, хочу ли я отдохнуть, хочу ли я сделать что-то приятное для себя. И мой внутренний голос, который уже не звучал ни как ЕГО голос, ни как бабушкин, а как мой собственный, спокойный и тихий, отвечал мне, что самым приятным для меня сегодня будет дописать этот закат.