Сегодня баскетбол. Мы делимся на две команды: моя и Ларионовой. Кота в мешке в виде Милки никто не хочет брать — и она достаётся мне. Вскоре выясняется: играет отвратительно. Ничего не умеет. Ни пас отдать, ни мяч поймать. От мяча шарахается, как от бомбы. Просто дырка, а не игрок! Как так можно? Я плохо вижу — и всё равно стараюсь не подводить команду, а она даже не пытается!
Когда она в который раз упускает мяч — чаша моего терпения переполняется.
— Милка! — ору я со злостью. — Да что ж ты такая криворукая, а? Слышишь? Корова!
Я швыряю в неё мяч. Со всей дури. Она не шевелится: застыла, разинула рот — и получила по рукам. Сунула пальцы в рот. Фу, грязные же! Разве можно быть такой тупицей?
— Корова! — гогочет Курочкин. — Добро пожаловать на наш скотный двор! Му-у!
— Му-у! — подхватывает Антон.
— Му-у! — фыркает Ларионова.
У Милки трясутся губы: того и гляди слезу пустит. Такое лицо беспомощное — совсем как… Нет, я не собираюсь об этом думать! Нет! Теперь всё иначе! Она сама виновата! Я тут ни при чём!
Полина молчит и хмурится. Ева трогает меня за плечо:
— Эй, ты чего на неё взъелась? Это же просто игра…
Я и сама не знаю, чего. Но.
Но. Она. Меня. Просто. Невыносимо. Бесит.
Она сидит за партой, спуская голову ниже лопаток. Она грызёт ногти. Она постоянно шмыгает. Она проскальзывает мимо и глядит на меня так испуганно, будто я её сожру. Она жуёт пирожок в столовке и роняет на стол повидло. Она мямлит — ни слова не разобрать. Она схватила тройку и распустила нюни прямо на уроке. Мне кажется, что от неё воняет. Я просто уверена, что от неё воняет. Факт! Всё в ней меня раздражает. Так и хочется дать ей по хребту, чтоб выпрямилась, сунуть башкой под кран, чтоб прополоскать эти патлы, и подарить дезик. Так, на всякий случай. А теперь она подвела мою команду. Чудно, чудно: наконец у меня есть реальный повод её ненавидеть.
Я пышу злостью весь день. Достаётся всем. На перемене ко мне подваливает Томилов:
— Катюша, сделала литру? Дай списать!
— Отвяжись! И не называй меня так.
— Отчего же?
— Ненавижу это имя…
— А почему? — внезапно вмешивается Антон.
— Просто не нравится, как звучит. — Я поворачиваюсь к Томилову и повышаю голос: — И когда мою домашку клянчат — тоже не нравится!
— Ну дай списать!
— Сказала — отвали! Лентяй…
— Тебе жалко, что ли?
— Жалко!
— У пчёлки в попке!
— Ой, детский сад, штаны на лямках… Иди ты в начальную школу, Томилов, тебе там самое место!
— А за сто рублей? Дашь?
Я отрываюсь от учебника и перевожу взгляд на Томилова.
— Ты дебил? Хочешь купить меня?
— А вдруг выйдет? Тебе что, деньги лишние? Может быть, тогда, — он понижает голос, — тебе не придётся шмотки в секонде подбирать…
Вот же гадина!
— Я и не подбираю!
— А я тебя там видел. Нищенка. — Он шевелит сотней у меня перед носом. — Ну так что, Катюша? Или тебе и половины хватит?
— Ах ты…
Но Томилов уже потерял ко мне интерес:
— Ларионова, эй!
— Отвяжись! Я сама без дэзэ!
— Милка! Эй, Милка! — Он запускает ей в макушку бумажным шариком. — Может, ты мне дашь списать?
Какая она всё-таки жалкая. Губа трясётся, того и гляди опять слезу пустит.
— А? Ну чё ты там мычишь? Я не понял, это да или нет?
— Мон ами! Как ты мог не подготовиться к уроку? — орёт с задней парты Курочкин. — Ты хоть видел, какую нам порнушку задали читать?
— Чего?
— Вот, послушай:
Что движет твоё необъятное лоно?
Чем дышит твоя напряжённая грудь?
— Это что такое?
— Стишок, по которому сочинение задали! — поясняет Курочкин. У Томилова загораются глаза:
— А он чё, весь такой?
— Весь, весь! Иди читай. Ещё успеешь домашку сделать. И списывать не придётся.
Томилов лезет в рюкзак за учебником. Курочкин перехватывает мой взгляд и подмигивает:
— Видишь, Катрин? Главное — правильная мотивация!
Ничего я не вижу и видеть не хочу. Томилов меня бесит, Курочкин бесит, Милка бесит десятикратно, всё на свете — один бесячий комок, день сегодня отстойный, и ничто на свете не заставит меня улыбнуться. Ещё и Юлия Антоновна подливает бензина, керосина и всех прочих горючих веществ в огонь:
— Крюкова! Мало тебе перемены — на уроке болтаешь?
Я не болтаю. Я вообще молчала! Это Ева шептала мне на ухо! Но не спорить же с глазами-ножницами. Я под их прицелом — как бумажный человечек. Щёлкнет — и прощай, моя бедная голова.