— И блузка слишком прозрачная…
— Могу мешок из-под картошки надеть! Устроит?
— Катя!
— А чего она мне настроение портит! — возмущаюсь я. — Я на день рождения иду, а не на похороны!
Ба поджимает губы:
— Ох, Катерина. Ты меня до сердечного приступа доведёшь.
— Инфаркт микарда, — грустно отзывается мама. — Вот такой рубец!
Обе прыскают, как девчонки. Не понимаю, чего тут смешного. И вообще, правильно говорить «миокард», а не «микард»!
— А взрослые там будут? — спрашивает ба.
— Конечно! У Антона мама ужас какая строгая. Пообещала: засяду на кухне и никуда не денусь, а то бедлам устроите. Боится, что мы её посуду грохнем.
— И я её прекрасно понимаю, — говорит мама. — Если бы мои любимые тарелки кто-нибудь разбил…
Я не слушаю: пора бежать. И так уже неприлично опаздываю. Пятнадцать минут назад было прилично, в самый раз. А сейчас… Не хочу пропустить самое веселье.
— И давай без глупостей, — напутствует меня мама в прихожей. — Никакого алкоголя. А если кто-то вдруг тебе предложит…
— Ма-ам! Хватит лекций! Я всё знаю! Я не ребёнок, у меня есть мозги!
— Очень на это надеюсь.
Засовываю ноги в туфли и молча корчу страдальческую рожу.
— И позвони, как дойдёшь.
— Ладно.
— В девять домой.
— В одиннадцать!
— В десять.
— Постараюсь. Всё, мне пора.
— Подожди! — Мама суёт мне блокнот и ручку. — Оставь-ка телефон мамы Антона. Как её зовут?
— Анна Михална. — Я пишу номер. — Вот, держи. — Возвращаю блокнот, хватаю куртку и шапку. — Всё, мне пора.
— Ты что же, Катерина, номер помнишь наизусть? — встревает ба.
— А ты сомневаешься в моей прекрасной памяти? — парирую я.
— Сейчас проверим, какая она прекрасная… Во сколько ты придёшь домой?
— В десять! Или как получится! — огрызаюсь я и вжикаю молнией. Ба просто невыносима! Опять мне настроение портит. С таким контролем свихнуться можно.
— Ладно, ладно, — мама машет рукой, — дуй уже. Хорошо вам поколбаситься.
— Чего?
— Или как сейчас это называют? Потусить? Оторваться? В общем, повеселись хорошенько, — подытоживает мама, и в её голосе опять прорезается грустинка.
— И шапку не забудь! — добавляет ба.
— Я уже в шапке! — рычу я в ответ, надеваю чёртову шапку и хлопаю дверью.
Надеюсь, я вернусь до того, как мама встревожится и позвонит. Номер я выдумала. Как зовут маму Антона — не знаю. Она забрала Антонову сестру и на все выходные укатила к родственникам. Отец работает в ночь. Так что квартира в нашем распоряжении — сегодня туда заявится уйма народу.
Стыдно ли мне? Ну… Самую чуточку. На кончик мизинца. Зачем я соврала? Может, зря? Но тут же во мне поднимается чёрная буря: она заслужила! Сама виновата! Говорила, что любит папу, а сама с этим Пушкиным-Свинюшкиным под ручку ходила! Ещё небось и целовались… Фу! И мне ничего не рассказала! Что, только взрослым позволено обманывать? Значит, сегодня и я взрослая. Факт! Буду веселиться, сколько хочу. Буду пить и курить, если захочу. А может, сделаю что-нибудь ещё очень взрослое. Почему бы и нет? И ты, мамочка, узнаешь об этом последней, если вообще узнаешь! Хотя нет — последней будет Полина. Потому что с ней я больше никогда не заговорю. За то, что настраивала меня против Антона. За то, что вечно ставит себя выше всех. И за то, что назвала меня слепой дурой!
В прихожей я запинаюсь о чьё-то тело. У тела знакомое лицо: Томилов. То ли спит, то ли в отключке. Рядом на четвереньках стоит Курочкин. Старательно рисует у Томилова на лбу что-то похожее на сардельку.
— О, Катрин, привет! И ты здесь?
— Ну разумеется! Где Антон?
— Где-то тут. — Курочкин, пошатываясь, добавляет сардельке два глаза. — То тут, то там. Тра-та-там. Поищи сама. Хи-хи! Кто дрищет, тот всегда пройдёт! — Фыркает, как лошадь, и продолжает рисовать.
Фу. Пьяный идиот!
Квартира полна народу. Орёт музыка. От сигаретного дыма щиплет глаза. Все поверхности заставлены бутылками и пластиковыми стаканчиками, пустыми и початыми, с чем-то прозрачным, коричневым и жёлтым. Вот и Ева: развалилась в кресле, закинув ноги на подлокотник, размахивает пивной банкой, хихикает, строит глазки Пушкарёву и блаженствует. Ещё бы: кругом, как голуби на лавочке, расселись парни. Судя по бессмысленным рожам — то ли пьяные, то ли просто очарованы видом: Евина юбка с каждым покачиванием ног задирается всё выше и выше.
— Ну… Это самое… Хочешь ещё пива? — спрашивает Дружинин, а Ева тянет кокетливо: «Даже не зна-аю…» — хотя всё она прекрасно знает: ей надо и пиво, и парня — каждого на свете парня, чтобы они выстроились в очередь говорить ей комплименты и сражались за право принести ей баночку.