Что? Что-о-о?
Я прохожусь по комнате туда-сюда, как волчица, запертая в клетке. Нет: была бы я настоящей волчицей — сломала бы замок, умчалась на волю, в леса! А я просто глупая девочка, которая бьётся головой о прутья — ложь, ложь, ложь! Вправо, влево — ложь, повсюду ложь! Какая гадость, низость!
— В двух остановках… Как же! И ни разу не пришёл меня навестить?
— Наверно, не захотел.
— Почему я должна тебе верить? — ору я в полном исступлении. — Может, это ты его не пускала! Может, он совсем не алкоголик и ты всё это сочинила! А? Зачем ты врала? Зачем?
— Не хотела, чтоб ты плохо думала об отце. Решила — ты предпочтёшь папу, который тебя любил, а не равнодушного папашу-алкаша.
— Я предпочту правду!
Мама смотрит мне прямо в глаза:
— Ну вот — теперь ты знаешь правду. И каково это?
Каково? Она ещё спрашивает! Не зеркало разбилось у меня внутри — разорвалась целая атомная бомба. Мне больно, как никогда в жизни, и единственное, на что я способна, — это причинить боль в ответ:
— Ненавижу тебя!
Я выхватываю из серванта мамины тарелки и грохаю их на пол. Как назло, они падают на ковёр и не разбиваются. Так бы эффектно вышло! Я хватаю их снова и шарахаю об пол изо всех сил. Васильковые брызги — во все стороны.
Она меня не останавливает. Отвернулась. Кажется, плачет. Но мне плевать.
— Ненавижу, — повторяю я. — Дай мне адрес. Дай телефон! Я хочу его видеть! Ты не имеешь права мне запрещать!
Я оскаливаюсь, как настоящая волчица, и готовлюсь стоять на своём — не на жизнь, а на смерть. Но не приходится. Через минуту мама суёт мне в руку неровно оторванный блокнотный лист.
— Кстати, телефон настоящий, — сухо бросает она.
Я игнорирую её подкол и бросаюсь в прихожую. Прочь, прочь отсюда, как можно быстрее!
— Не давай ему денег.
— Что?
— Не давай ему денег.
— С чего ты взяла…
— Просто не давай ему денег.
Она разворачивается и уходит. Я хлопаю дверью — гораздо громче, чем следует.
Папа, папочка, ты жив! Какое чудо! Наконец я тебя увижу! Наконец ты увидишь меня! Обнимешь! Скажешь, какая я замечательная, твоя любимая дочь! И мы будем вместе всегда! Больше никакая ложь не разлучит нас!
Я разворачиваю листок и набираю номер.
***
— Меня зовут Ангелина, сегодня я буду вашей официанткой, что закажете?
Ангелина, дайте мне самый отвратительный день на свете. Отбейте его хорошенько и посыпьте вселенской горечью. У вас нет такого блюда? Как жаль. Тогда — что подешевле.
— Мне зелёный чай, пожалуйста. Без сахара.
— А мне плесни коньячку грамм сто. Праздник же! И рыбки принеси. Что это, сёмга? Давай её. Эх, доча, доча… Вот говорят, гора с горой не сходится, а человек с человеком… Какая молодец, что позвонила! Молодец…
Я должна бы что-то чувствовать — но не чувствую ничего. Разве что уныние и отвращение. Человек напротив совсем не похож на тополиного папу с фотографии в моём кармане. Набрякшие веки, нос в красных прожилках, водянистые глаза — совсем не как мои! Комкает салфетку узловатыми пальцами и бормочет, заглядывая мне в лицо:
— Кровь есть кровь, как ни крути, родня мы с тобой…
— Родня? Где же ты был все эти годы?
Кашляет. Мнётся.
— Лучше о себе, о себе расскажи. Учишься?
— Учусь. Без троек. Фотографирую.
— Молодец, какая молодец, моя Катя! Какая ты у меня красавица, доча, красавица, глаз не нарадуется…
— Твоя Катя, — отзываюсь я ничего не выражающим голосом. — Катя-коростель.
— Чего-чего?
Дура. Ох, дура. Могла бы и догадаться.
— Ваш чай, ваш коньяк, ваша закуска. Приятного отдыха!
Опрокидывает бокал и проглатывает всё разом.
— Катя-коростель. Это ты придумал.
— Я? Не! — Усмехается, забрасывает в рот рыбу — кусок за куском. — Эт мамка твоя сочинила. Глупость какая-то!
— Вовсе не глупость, — отвечаю я холодно, оплетая чашку чая пальцами. — А ты правда продал мамин фотоаппарат?
Молчит. Продолжает бросать рыбу в рот. Шумно жуёт. На меня не смотрит.
— И ты правда бил её? И спалил нашу квартиру?
— Дело давнее, доча… — бормочет, подёргивая красными щеками. — Зачем прошлое ворошить? Девушка! Дайте ещё граммулечку. Эх, хорошо…
Я разглядываю следы от кружек на лакированной поверхности стола. Мы молчим.
— Заплати за меня, а? — наконец говорит заискивающим голосом. — Я совсем на дне. У тебя же есть денежка?
О Ангелина, ангел мой. Как бы я хотела уткнуться в ваш белый воротничок и дать волю слезам.