За дверью тявкает собака и раздаётся детский голосок — и моё сердце рушится в пятки. Собака? Откуда? Неужели я перепутала номер? Нет, не может быть…
Наконец на пороге появляется девочка лет десяти с рыжим облачком на руках. Облачко шумно пыхтит, вывалив язык. Я бы растрогалась — если бы к моим ногам не жалась мокрая, жалкая, дрожащая Чуча.
— Забирай свою собаку, — говорю я без предисловий.
Девочка косится на Чучу и морщит нос.
— Не-а. Она не моя.
— Как это?
— Она Антонова. У меня теперь есть Пушок.
— Тогда зови Антона. Быстро!
Девочка фыркает и исчезает. Я переступаю с ноги на ногу. До меня доносится:
— Тош!
— Чего?
— Там к тебе! Выйди!
Появляется Антон. В его глазах мелькает удивление, которое тут же сменяется безразличием.
— Чего припёрлась?
Как же мне хочется треснуть его по самодовольной роже. Изо всех сил!
— Забери свою собаку.
— Это не моя.
— А чья тогда?!
— Пёс её знает. Кто найдёт — того и станет. Это же была типа тренировочная собака. Батя купил шпица. А две морды на фига? Кормить их ещё…
— Тренировочная собака, — говорю я, еле сдерживаясь от возмущения. — Вот оно что! А я была — тренировочная девушка? Так? Больше не нужна — можно и на помойку вышвырнуть?!
— Лицо попроще сделай. Хочешь на помойку — так иди. Мне какое дело?
— Алё! Какого хера ты тут холода напустил! Дверь прикрой! — басит кто-то из глубины квартиры.
— Договорю и прикрою! Отвали!
— Ты ща пасть у меня прикроешь! Поговори тут, сосунок!
Чья-то волосатая рука даёт Антону подзатыльник и исчезает. Антон встречается с моим взглядом и мигом звереет:
— Забирай свою шавку и проваливай! Мне она не нужна. И ты тоже. Нечего корчить из себя жертву. Девка мне нужна нормальная. Не такая страшила, как ты!
— Ты говорил, что я красивая!
— Как жопа сивая!
Я отступаю к лестничным перилам. Меня словно прошили десятки пуль. Антон пускает последнюю — прямо в голову:
— И кстати, сиськи у тебя — полный отстой. Ты ещё удивляешься, что я запал на Еву? Вали!
Он хлопает дверью.
Прислоняюсь к перилам. Падаю на ступени. В руки тычется мокрый нос. Чуча ёжится, прижимая уши, и поскуливает.
— Не бойся. Он больше никогда тебя не обидит.
Эх, календула моя рыжая. Отцвела календула — остались одни серые коготки.
Засовываю собаку под куртку и выхожу на улицу. Мне не больно. Не больно. Совсем не больно. Я должна думать о настоящем. Я должна позаботиться о Чуче.
В прихожей я спускаю Чучу на пол. Выпутываюсь из грязной куртки. Мама с ба молча смотрят на это безобразие.
— Это моя собака.
— Сама будешь с ней гулять.
— Угу.
— И убирать за ней — тоже.
— Хорошо.
— Куртку постирай.
— Ладно.
Мама уходит. Ба задерживается, но мама уводит и её. Тысяча невостребованных аргументов за собаку обращаются в пыль. Я улыбаюсь: Чуча спасена.
На кухне что-то грохает. Похоже, крышка от кастрюли. Чуча коротко взвизгивает и прижимает уши. По полу медленно расползается лужа. Я вздыхаю и иду за тряпкой.
— Катерина, обедать!
Я втягиваю в себя макароны. Отламываю и отправляю под стол кусок котлеты. Чуча беззвучно его поглощает.
— Купи хорошего корма. Не приучай кусочничать. Иначе так и будет попрошайкой. Дима рассказывал…
Мама умолкает.
— Рассказывал что? — с усилием говорю я.
— Он однажды подобрал собаку. Кормил её со стола. Так собака научилась еду выпрашивать. Он садится обедать — а она встаёт на задние лапы и смотрит так жа-алобно… Кусок в горле застревает.
Я откладываю вилку и морщу лоб.
— Мам. А сколько у него собак — четыре?
— Да, — отвечает она с удивлением.
— Чарли, Вета, Мира, Арчи?
— Точно. Откуда ты знаешь?
— А почему у него столько собак?
— Подобрал. Он любит животных.
Мальчик-одуванчик даже с одной не справился. А тут — целых четыре. Это вам не шутки! Может, Дмитрий Владимирович и правда хороший?
Я зажмуриваюсь и выпаливаю, будто шагаю в пропасть:
— Мне жаль, что ты не была счастлива с отцом. И пусть Дмитрий Владимирович приходит к нам.
Мама смотрит на меня, наклонив голову:
— Он же тебе не нравится.
— Нет. Да. То есть… Это неважно. Ты его любишь?
— Не знаю, родная. Нельзя говорить «люблю» вот так сразу. Мы знакомы полгода. Этого мало. Но он приятный человек. — Мама улыбается. — И очень добрый.