— В чем, — сказала она, — в чем заключается твое предложение, Руди?
— А ты как думаешь? В том, чтобы ты и мальчик Клинт отправились со мной.
— И?..
— Я раскошеливаюсь на новую машину. Я оплачиваю все расходы и не поскуплюсь на такие мелочи, как норковая шубка. Ты получишь все, что ни пожелаешь, как только мы будем в безопасности и сможем это купить. Ты поедешь через всю страну первым классом, а когда доберемся до Калифорнии, там тебя будет ждать приз в десять штук.
Ее глаза мягко заблестели.
— Неплохо звучит, — промурлыкала она. — Это очень даже неплохо звучит, Руди.
— Еще бы, — сказал Руди. — Это просто отлично. Большие бабки, новая машина и шикарная поездка. И ни малейшего шанса, что нас сцапают. Клинт делает мне перевязки, так что никто не видит, что там у меня, — я попал в тяжелую аварию, понятно? Потом...
— Я не стану этого делать. — У Клинтона наконец прорезался голос. — Мы не поедем с вами, мистер Торренто.
— Да заткнись ты! — Жена посмотрела на него с яростью. — Кажется, я могу сказать, как мы поступим!
— Да ладно тебе, смотри на вещи проще, — посоветовал Руди. — Что плохого в этой сделке, Клинт? Я думал, тебе это понравится, но, может быть, я могу немного ее подсластить.
— Что в ней плохого? — Доктор яростно замахал руками. — Да... да все плохо! Я уважаемый гражданин, профессионал. Я просто не могу бросить все, что у меня есть, и отправиться колесить по стране с... гм... я не смог бы это сделать за любые деньги!
— Почему ты не можешь? — с интересом спросил Руди.
— Да... потому! Я только что вам сказал!
— Ах, уважаемый гражданин? Но ты им не будешь, вспомни! Все равно ты им долго не пробудешь, если только не собираешься стать покойником, шкурой, полной переломанных костей, с фунтом сырого гамбургера вместо лица.
— Он уже покойник! — презрительно выпалила его жена. Потом, избрав другую тактику поведения, она соскочила со стула, пересекла проход и опустилась на колени возле Клинтона. — Ну же, Гарольд, милый! — уговаривала она. — Почему ты так себя ведешь? Разве ты меня больше не любишь? Разве ты не хочешь, чтобы я была счастлива? Мы могли бы так замечательно жить вместе, милый. Без того, чтобы без конца беспокоиться и дергаться из-за денег, и люди будут уважать тебя и смотреть на тебя снизу вверх, вместо того чтобы смеяться и подшучивать, как...
— Но, Фрэн! — изворачивался доктор. — Я... ты знаешь, что я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива, но...
— Отсюда все твои беды, милый. Деньги! У тебя просто не было денег, чтобы достойно начать. О, я знаю, какой ты умный, какой чудесный, мой ягненочек, даже если не всегда это показывала, и мне иногда просто плакать хочется, когда я думаю, что все могло бы быть иначе. Ты только подумай, ягненочек! Начать в совершенно новом месте, когда у нас будет все, что нужно, чтобы произвести хорошее впечатление. Хорошая одежда, шикарная машина и достойное жилье. И настоящий кабинет для тебя, милый. Чудесный большой кабинет и прекрасная большая лаборатория, где ты смог бы ставить свои опыты...
Она прижала его к себе и подмигнула Руди из-за его плеча. Клинтон дергался и брызгал слюной, одновременно пытаясь — как казалось — ответить на ее объятия и высвободиться из них. Его сопротивление становилось все слабее и слабее. Наконец в качестве последнего средства он заявил, что у него есть желание пуститься в это предприятие, что он хотел бы этого, но грозящая им опасность делала это немыслимым.
— Мы можем попасть в аварию, и они обнаружат, кто такой мистер Торренто. Или полиция может просто остановить нас по подозрению — знаешь ли, одна из этих рутинных проверок. Многих преступников именно так и отлавливают, и...
— Многих людей заклевали насмерть дикие утки. — Руди зевнул. — Но я скажу тебе, что я сделаю, Клинт. Если мы попадем в паршивую историю, вроде той, о которой ты только что упомянул, то вы с Фрэн можете стать заложниками. Я вам в этом помогу. Вы помогаете мне, потому что я бы вас убил, если бы вы не согласились.
Клинтон вздохнул и сдался. Всю свою жизнь он сдавался. Он не знал, почему это происходило; почему человеку, который не хотел ничего, кроме как жить честно, деятельно и приносить пользу, — который, говоря в нескольких словах, просил только о привилегии отдавать и помогать, — приходилось идти на компромиссы и сдаваться на каждом шагу. Но именно так обстояло дело, и, очевидно, так уж ему было на роду написано.
— Полагаю, вам не кажется, что я во многом вам уступаю, мистер Торренто, — сказал он подавленно. — Но для меня... — Он помолчал, взгляд его случайно остановился на кобыле с глубокой седловиной, и его голос обрел новую силу. — Они ужасно умные, мистер Торренто. Вы даже не поверите, насколько они умные и какие же они бывают чудесные. О, возьмите к примеру свинью или хоть даже ленточную змею [5] и приласкайте ее, накормите и подлечите, если с ней что-то не так, просто обойдитесь с ней так, как вы хотели бы, чтобы обходились с вами, будь вы на ее месте...
— Тьфу, опять завел свою песню! — Жена Гарольда вскочила на ноги. — Нас ждут дела.
Машину Руди завезли на заросшее сорняками каменистое пастбище, похоронили под стогом гниющего сена. (Она до сих пор там — если кто-то вдруг удосужится убедиться.) Дела доктора, в том числе и профессиональные, уладили двумя короткими телефонными звонками, сообщив о прекращении аренды дома и передав его практику другому ветеринару. Ни домовладелец, ни другой ветеринар не удивились ни самому поступку, ни его кажущейся внезапности. Клинтон едва сводил концы с концами. Запущенные земли, обветшавший дом, сдаваемый вместе с мебелью, заставляли пасть духом и гораздо более находчивых и упорных людей, чем он.
Снова измерив у Руди температуру и убедив его в необходимости отдыхать, Клинтон уехал в своем допотопном драндулете. В бумажнике у него было более трех тысяч долларов Руди. Местом его назначения был близлежащий город, где покупка машины за наличные не вызвала бы никаких подозрений.
Фрэн Клинтон любовно помахала ему на прощанье из-за двери амбара, потом медленно прошествовала обратно, покачивая бедрами, и снова уселась на табурет напротив Руди.
— Ну что, — она самодовольно улыбалась, — нравится тебе, как я управилась с этим дураком?
— С Доком, ты хочешь сказать? — Руди поманил ее согнутым пальцем: — Иди-ка сюда.
— Зачем?
Руди пристально смотрел на нее, не отвечая. Понимающая улыбка на ее лице чуть дрогнула, но она соскочила с табурета и пересекла проход. Стала заходить в закуток, где лежал Руди. Нисколько не изменившись в лице, он пнул ее в живот; немигающим взглядом наблюдал, как она, упав, барахтается и охает на соломе в проходе.
Она, покачиваясь, поднялась на ноги, тяжело дыша, с глазами, залитыми слезами гнева и боли. Она яростно спросила: в чем дело? Да кем он вообще себя возомнил? Потом, беспомощно, поскольку он продолжал молча глазеть на нее, она зарыдала:
— Я ничего такого не сделала. Я... я старалась вести себя х-хорошо, делать то, что ты от меня хочешь, а ты...
Ее переполняла жалость к себе. Слепо, как будто притягиваемая магнитом, она снова приблизилась к Руди. А он зацепил ее ногой, вволок, спотыкающуюся, в закуток, поставил на колени, потянув цепкой рукой. Переместил руку на ее затылок. Грубо прижал ее губы к своим. Она судорожно ловила ртом воздух и боролась какое-то время; потом с жадным стоном сдалась, корчась и прижимаясь к нему своими мягкими формами.
Внезапно Руди оттолкнул ее.
— Так ты уразумела, в чем тут дело? — сказал он. — Когда я говорю тебе что-то делать, ты это делаешь. Быстро! Запомнишь это?
— О да, — сказала она, глаза ее мягко поблескивали. — Все, что ты скажешь, Руди. Ты только скажи мне — что бы это ни было — я...
Он сказал ей, что она должна делать. Потом, когда она смотрела на него с вытянутым лицом, он, вывернув ей руку, отдал команду.
— А ну-ка, — сказал он, — сними эту красную краску со своих когтей. Меня от нее мутит.
Глава 9
Док через ворота проследовал за вором на поезд, потом по петляющему пандусу к погрузочной платформе. Когда он выскочил из тоннеля, того уже и след простыл. Но Док и не ожидал его увидеть. Отступив за ближайшую колонну, он осторожно выжидал. И через минуту-другую вор бочком вышел из-за другой колонны и отправился обратно к платформе.