– Да нет, – отвечает Фрэнки.
– А почем они? – спрашивает Роберта.
– Они сейчас так нам дадут, – говорит Мун. – Пошли. Оставьте свои шляпки в машине.
Тут же нас окружила стайка юных оборванцев.
– Дайте пенни, мистеры. Леди, дайте пенни. Пенни, пенни, пенни! – вопили они.
Роберта и Фрэнки стали машинально рыться в сумочках, но Мун торопливо потащил нас в одну из многочисленных антикварных и сувенирных лавок.
– Вы что, с ума сошли? Дадите им пенни, и до конца вечера нас будет сопровождать целая кавалькада.
Мун говорил по-испански, вернее, по-мексикански, как сами мексиканцы. Пока мы примеряли шляпы, он оживленно торговался с хозяином, настроенным весьма дружелюбно. Не знаю, сколько он за них заплатил, но думаю, доллар штука. Они были вовсе не с зонтик, а гораздо больше. Когда мы их напялили, вдвоем идти по тротуару было невозможно, так что пришлось снять и нести их в руках. Мы отправились в «самый длинный бар в мире». Там было всего несколько посетителей, все немексиканцы, не считая обслугу; однако маленький оркестр маримба наяривал так, будто в баре было битком народу.
Наши дамы пошли в туалет, а мы заказали виски с содовой. Когда мы закончили виски, они еще не вернулись, и мы взяли текилу с солью и лимоном. Текила прошла так славно, что мы взяли еще. К этому моменту мир предстал уже в розовом свете. Пьяный без шляпы, в замызганном пиджаке пошатываясь пробирался к площадке, где на маримбе играл толстенький коротышка; тот пытался как-то шугануть его, но пьяный требовал «Дом в горах», и чем больше его пытались игнорировать, тем больше он заводился. В конце концов он стал карабкаться на площадку. Маримбанист поднял свои палочки в воздух на несколько дюймов и, не изменившись в лице, доиграл партию до конца на лысом черепе пьяного. Череп явно уступал маримбе по звучности, но я так хохотал, что, наверное, слетел бы с табурета, если б Мун вовремя не подхватил меня. А пьяный опустился на колени, и два официанта подхватили его под белы руки. Он был не пьянее моего, я в этом уверен.
Подошли Роберта и Фрэнки и тоже выпили, а потом мы поднялись и перешли улицу в «Мону Лизу». Ее держат китайцы, как и многие заведения в Тиа, и цены там что надо. Пиво там пятнадцать центов бокал, и столько же глоток текилы. Только при этом надо караулить свой столик. Парни там особенно не церемонятся. Они с наглым видом говорят тебе, что ты слишком медленно пьешь и такие клиенты им не нужны. Побывав же разок в тиасской тюряге, больше с ними бузить не будешь. Мун заказал какие-то мудреные коктейли по пятьдесят центов. Прежде чем нам принесли, мы с Робертой оказались на танцплощадке, но лучше бы нам этого не делать. Еще при входе Мун сразу расплатился вперед с кассиром, и нам на наш столик никаких счетов не приносили. Я не знаю, сколько он дал. Мы с Робертой крайне приблизительно могли прикинуть, на сколько мы всего заказали. Думаю, долларов на двадцать.
Я не заметил, когда исчезли Мун и Фрэнки. Зал стал потихоньку заполняться, и оркестр все время играл. Мы вернулись к столику; Фрэнки и Муна там не было, и мы решили, что они пошли танцевать. Не придав этому особого значения, мы стали развлекаться как могли. Я был уже достаточно навеселе – не то чтоб шатался, я никогда не шатаюсь, – а просто все до фонаря. Роберта, не привыкшая к таким возлияниям, была хороша. Я ее уже пару лет такой веселой не видел. Мы действительно давненько не могли себе позволить лишние траты, чтоб потом месяцами не отказывать во всем. А сегодня мы могли не думать о деньгах. Только деньги не вернут нам эти два-три года. Часам к одиннадцати мы сидели уже не в силах танцевать, и Роберта все повторяла:
– Ума не приложу, куда же они делись, Джимми.
А я только спрашивал:
– Чего?
А она:
– Да Мун и Фрэнки. Это просто черт знает что такое – вот так смотаться и нас одних оставить. Как ты думаешь, где они?
– Черт их знает. Давай выпьем еще.
А еще через какое-то время я решил, что нам лучше пойти спать.
– У тебя же есть доллар, – вспомнил я. – За доллар можно снять номер.
– Джимми!
– А что тут такого?
– Надо выпить черного кофе и чего-нибудь поесть. Тебе надо прийти в себя... Ах эта Фрэнки!
Берем мы яичницу с ветчиной и кофе. Мы уже пили по второй чашке кофе, как появляются Мун и Фрэнки.
– Да куда вы провалились? – набрасывается на них Роберта.
Фрэнки совсем без сил опускается на сиденье.
– Ну и попали мы в переделку. Хотели подышать свежим воздухом, да тут колесо у Муна спустило; пришлось ехать чинить его. Наконец находим автозаправку, где шины чинят, там нам и залатали. А потом машина не заводится. Что-то с аккумулятором...
– С зажиганием, – поправляет Мун.
– С зажиганием так с зажиганием, в общем...
– В общем, наконец добрались сюда, – говорит Мун. – Как насчет выпить, Роберта?
– Нам с Джимми пора идти, – говорит Роберта. – Давно уже пора.
– Да и мне пора, – кивает Мун. – Сейчас едем, только мы с Фрэнки по одной пропустим.
Берут они с Фрэнки по бурбону без содовой – им действительно нужно было выпить, – и мы все отваливаем. Поездка обратно была не из самых приятных. У таможни США стояло перед нами десятка три машин, и мы там проторчали битый час. Пока ждали, в машине стояла гнетущая тишина. Фрэнки бросила пару своих шуточек, но их как-то никто не воспринял. Роберта была сама не своя, Мун сидел как на иголках, а я из чувства долга старался хоть как-то все сгладить. Наконец дверцы с обеих сторон щелкнули, и два таможенника в хаки осветили нас фонариками.
– Подданные США?
– Да.
– Место рождения?
Сообщаем.
– Есть что декларировать? Сигареты, спиртное, одежда?..
– Нет, нет. Вот только эти шляпы.
– За них с вас ничего не полагается. Давайте глянем в багажник.
Мун протягивает им связку ключей из зажигания.
– Нельзя ли малость побыстрее? – спрашивает он.
– А вы лучше бы вышли и сами открыли, – говорит охранник.
Мун что-то про себя бормочет и вылезает. Я невольно вылезаю вслед за ним. Иду с ним к багажнику и смотрю, как он примеряет один за другим ключи. Он выпрямляется, стирает пот со лба и начинает все сначала.
– Вы что, не можете ключ найти? – спрашивает седоватый с суровым видом.
– Вот именно, – отвечает Мун. – Я вас надул, ребята. У меня там шесть косых и тонна опиухи.
– Придется ломать.
– Ломай мне задницу, – говорит Мун.
Таможеник, что помоложе, шагнул к Муну, но тот, что постарше, остановил его.
– Сбегай в контору, Билл, – говорит, – и притащи слесарную ножовку.
– Не будете же вы пилить, – говорит Мун.
– Тогда открывайте!
– Да не могу. Должно быть, ключ дома оставил.
– Это никуда не годится.
Молодой вернулся с ножовкой. Фрэнки выбралась из машины:
– Что здесь происходит?
– Придется замок пилить, леди.
– Еще что придумали! С какой стати вам это в голову взбрело? У нас там ничего нет.
– Мы этого не знаем, леди.
Высовывается Роберта:
– Можете спросить у меня: там ничего стоящего.
Таможенники переглядываются. Старший поворачивается к Муну:
– Подгони сюда под навес.
– Да за каким хреном?
– И давай-ка без ругани. Нам уже надоело.
– Да...
– Некогда нам тут с вами... Придется подождать, пока разберемся с другими машинами.
И мы ждем. Проходит час за часом. Ждем. Как только таможенники видят приближающуюся машину, они говорят, чтоб мы подождали. Потом, когда у них выдалась свободная минутка, они распилили замок на багажнике. Было полшестого, когда мы подъехали к нашему дому в Сан-Диего. Мун поехал к себе и сказал, что завтра, наверное, возьмет отгул. Фрэнки сказала, что, наверное, тоже; она на окладе, а не на почасовой, как я.
Роберта говорит:
– Джимми, ты сегодня работать не можешь. Чего попусту упорствовать.
– Какого черта, – рычу я.
Когда работаешь сорок восемь часов в неделю, потерянный день – это потеря сверхурочных. Моя ставка чуть больше пяти долларов в день, но, если я теряю день, это мне обойдется в восемь долларов. Это для нас непростительная роскошь. Я метался и чертыхался, пока она не полезла в сундук и не извлекла оттуда припрятанный пузырек коричневого стекла. А потом села на край кровати, и заплакала, и стала причитать, чтоб, дескать, мне шею свернуть и все такое прочее. Только ничего уж страшного в этих таблетках нет. Беда не в таблетках, а в людях, что их принимают. Две таблетки на стакан колы – и тебя так закрутит, что улетишь и не захочешь назад возвращаться, вернее, не сможешь. Таблетка и часть таблетки утром – и похмелья как не бывало. (Ни в одном глазу.) Одна доза – а одна и та же доза действует каждый раз по-другому, – и не надо ни есть, ни спать.