— Кадры с камер наблюдения были слишком чистыми. Это была не чертова братва. Это была внутренняя работа. Хосс пытался сказать, что камеры неисправны.
— Думаешь, он пытался нас обмануть?
— Он отрицал это — сначала, — в глазах моего брата появился блеск. — После некоторых уговоров он сказал, что мужчина заплатил ему, чтобы создать впечатление, будто виноваты русские. Мужчина сказал, что Хоссу заплатят дважды. Один раз от него и один раз от нас, когда мы возместили его потерю.
— Кто, черт возьми?
— Да, у него не было имени.
— Кому будет выгодно ограбление, похожее на братву? — спросил я вслух, зная, что ответом будет человек, которого мы собирались увидеть. Чем больше хаоса, тем больше у него причин держаться за власть.
Джованни загнал внедорожник в гараж под зданием, в котором располагался пентхаус нашего отца. Сканирование, еще одни ворота, и мы оказались в частном гараже отца. Количество машин меня возмутило. Да, у нас с Данте была своя доля, но, если не считать Lamborghini, наши машины были практичными. Наш отец любил блеск дорогих вещей. Будь то его особняк, пентхаус или транспортные средства, деньги не имели значения.
Конечно, если наши солдаты погибли, преследуя свои нечестные достижения, это тоже пипец плохо. Полная преданность капо означала, что жертвы будут небольшой ценой.
Доступ в пентхаус отца был аналогичен нашему. Хотя наши люди не имели доступа к его лифту, мы с Данте, как добрые и верные сыновья, имели его. Джованни остался с внедорожником, пока мы молча поднимались на лифте. Новости Данте и мои теории проносились у меня в голове, пока мои пальцы бездумно ласкали рукоятку моего самого доступного ножа.
Он был гладким и сделан из кости. Это был нож, которым я совершил свое первое убийство. Я сказал Каталине, что у каждого ножа своя жизнь. Этот спасал мне жизнь больше раз, чем я мог сосчитать.
Мои мысли бегали по перемотке назад. Только прошлой ночью на Жасмин напали, а ее телохранитель был отравлен. Мы потеряли двух солдат. Тайная встреча попала в засаду. И произошло ложное ограбление. Нашему отцу пришло время уйти в отставку.
Двери лифта открылись.
Звуки женских криков и мольб наполнили воздух. Мы с Данте вытащили оружие и направились на крики. Мы остановились, когда Отец повернулся к нам, глядя на нас. Его глаза-бусинки почернели от эмоций. Ремень у него был расстегнут, ширинка расстегнута, а курок приспущен. Алеся стояла на коленях, прижатая к окну от пола до потолка, на ней не было ничего, кроме прозрачного нижнего белья. Даже несмотря на то, что преобладала ночь, мы находились слишком высоко в небе, чтобы кто-либо снаружи мог видеть, что происходит.
У нас с Данте были свои подсказки. Щека Алесии покраснела и начала темнеть, волосы были растрепаны, а макияж размазан. Вытерев рот тыльной стороной ладони, она отвела взгляд.
Мы спрятали оружие.
— Какого черта ты здесь делаешь? — спросил отец. Лицо его тоже было красным, но не от оскорблений. Возможно, у него случится сердечный приступ, и он спасет нас всех.
— Нам нужно поговорить, — сказал я.
Алеся воспользовалась нашим вмешательством, чтобы встать и ускользнуть, пытаясь скрыть лицо и окровавленную губу, и обернула себя коротким кружевным халатом. Как бы я ни ненавидел насилие над женщинами, мне уже давно было плевать на благополучие Алесии. Мы с Данте предложили ей выход. Она не была приговорена к присутствию нашего отца замужеством. Если она хотела провести свою жизнь с этим сукиным сыном-садистом, это был ее выбор.
Мой взгляд обратился к нашему отцу, который был больше расстроен тем, что мы испортили ему веселье, чем тем, что увидели это. Жестокость была его развлечением. Мы с Данте приняли на себя основную тяжесть многих его пощечин и ударов. Укус его ремня был чем-то, что никто из нас не забудет. Физическое насилие было не единственным источником удовлетворения. Эмоциональное, сексуальное, психологическое и финансовое насилие было в его репертуаре. Единственное насилие, которое он пытался от нас скрыть, было насилие в отношении нашей матери. Хотя это было не так очевидно, нам пришлось бы быть слепыми и глухими, чтобы не знать, что это произошло.
Вот почему мама хотела дом побольше и величественнее. В этом особняке никто не мог услышать ее мольбы не подвергаться изнасилованию, никто, кроме человека, которому нравились подобные вещи.
Окно позади него было заляпано историями, которые лучше не рассказывать. Он засунул член обратно в трусы-боксеры, застегнул молнию на брюках и застегнул ремень. Его рубашка все еще висела свободно. Когда он расположился, я заметил отсутствие у него кобуры. Если бы мы только могли этим воспользоваться.
— Нельзя заходить в дом мужчины, — кричал он, оглядывая комнату, вероятно, размышляя об этом пистолете.
— Похоже, твоя охрана не на работе, — сказал Данте. — Блин, мы могли бы быть русскими, как вчера вечером с Хоссом.
Наш отец подошел к боковой стойке и налил себе два пальца бурбона. Проведя рукой по седым волосам, он опорожнил стакан и швырнул его о стойку. — Я же говорил тебе забыть о Хоссе.
Данте продолжил: — Это были не русские. Хосс пытался нас обмануть.
— Что? — спросил отец, изображая удивление. — Тогда я надеюсь, что ты, черт возьми, убил его.
— Ты хочешь, чтобы мы убили его за то, что он выполнил твой приказ? — я спросил.
— Что, черт возьми, ты говоришь? — он сел на одно из кресел и откинулся назад. — Я не приказывал ему лгать.
— Ты не делал этого лично, — сказал я. — Точно так же, как ты лично не пытался убить Жасмин Реннер.
Телефон в моем кармане завибрировал, но я не собиралась прерывать этот разговор.
Отец раздраженно выпустил воздух. — Никто не пытался ее убить, — он выпятил подбородок. — Теперь у тебя есть жена. Думаешь, она смирится с твоей коллекцией бродячих?
— Не твое, черт возьми, дело, что происходит в моем доме.
— Вот почему я не ухожу в отставку. Ты слабый, — он усмехнулся. — Ты позволяешь этим шлюхам водить тебя за член. Сначала Джози, а теперь и смуглая девочка.
Мое кровяное давление достигло опасно высокого уровня. — Мою жену зовут Каталина. Единственный, кого ведет его член, — это ты.
Он поднял подбородок. — Ты собираешься трахать бродягу теперь, когда она подросла? — он засмеялся. — Не знаю, почему тебе не нужны молодые. Они такие тугие, что кажется, что твой член может отвалиться, а то, как они кричат… — его глаза сузились. — Может быть, вы все могли бы спать в одной постели.
— Ты чертовски противен, — честно сказал я. — Я пришел сюда, потому что знаю, что ты стоял за нападением на Жасмин, и говорю тебе остановиться.
Наш отец стоял. — Ты говоришь мне, — слюна полетела с его губ. — Ты не можешь мне говорить ни хера. Я все еще капо. Я просто злюсь, что мой человек получил травму. Этот чертов охранник должен был быть вне себя. Он облажался.
— Ты не отрицаешь свою причастность, — его последняя фраза запомнилась. — Почему ты пытаешься навредить Жасмин?
— Нет. Я не отрицаю этого. Чтобы ты был капо, тебе нужно стереть со своих долбаных ботинок остатки бродяги. Вместо этого ты отправляешь ее в частный колледж, — его громкость возросла. — Это показывает твою слабость. Это на виду, Дарио. Никто не будет следовать за слабым человеком, — он посмотрел на Данте. — Может быть, тебе стоит стать капо, когда я буду готов уйти в отставку.
Мой телефон снова завибрировал.
Данте стоял статный; его губы сжались.
Проигнорировав телефон во второй раз, я сделал шаг к отцу. — Капо — мое право по рождению. Я скажу тебе еще раз: Жасмин запрещена. Когда я найду твоего человека, я убью его сам. Никто ее, черт возьми, не трогает.