— Что тебе надо, Реби? — резко спросил он.
— Ты что, собираешься сидеть тут всю ночь? — Тон, каким она задала этот вопрос, был наполовину жалобным, наполовину враждебным. — Почему бы Тилли или этой скво[1] не позаботиться о ней?
Она кивнула в сторону Сэйдж, и ее глаза ревниво сузились, когда она заметила прекрасные черты и густые каштановые волосы, разметавшиеся по подушке.
Когда Джим повернулся к хозяйке публичного дома, его взгляд был холоден, как лед.
— Вообще то, это не твое дело, Реби, но я отвечу. Тилли и Немии здесь нет, потому что этого не хочу я. У Тилли был сегодня тяжелый день, а что касается Немии… Я решил, что больная может испугаться, если вдруг очнется и увидит сидящую рядом женщину из индейского племени.
— Ха! — фыркнула Реби. — Что то я сомневаюсь, что она боится индейцев! Как насчет того полукровки, который сейчас дрыхнет в моей постели? Я бы сказала…
Она прервала свою горячую тираду на полуслове, увидев, как окаменело лицо Латура. «М да, пожалуй, она погорячилась и забыла, что в его венах тоже течет индейская кровь. Произносить в его присутствии слово „полукровка“ было не очень вежливо и уж, конечно, неразумно». Реби с минуту постояла в ожидании, что Джим скажет ей хоть что нибудь. Но так и не дождавшись ответа, вышла из комнаты.
Джим забыл о ней в ту самую секунду, как за обидевшейся шлюхой закрылась дверь, и вновь вернулся к своим заботам о Сэйдж. Ее тяжелое, прерывистое дыхание наполнило комнату. И мужчина вновь поднес ко рту женщины ложку прозрачного лекарства.
С интервалами в полчаса он то вновь обтирал ее тело, то подносил к ее губам стакан с водой, бережно придерживая Сэйдж под голову. Иногда она делала глоток другой, а иногда вода стекала у нее по подбородку, и тогда Джиму хотелось кричать от отчаяния и собственного бессилия.
Ночь уже заканчивалась, а температура продолжала держаться, несмотря на все его огромные усилия. По временам и дыхания уже совсем не было слышно, и Латуру казалось, что смерть уже стоит у изголовья кровати, собираясь принять свою жертву. Но в следующее мгновение женская грудь вздрагивала, вновь медленно вздымалась, и он облегченно переводил дыхание.
Глаза у Джима стали красные от бессонной ночи, пальцы сморщились от того, что он опускал их в воду. Ему все чаще приходилось откидываться назад, чтобы хоть немножко дать отдохнуть спине, но в следующую секунду он вновь склонялся к лежащей перед ним женщине и напряженно всматривался в ее лицо, уже едва различая его очертания при тусклом свете керосиновой лампы. И вдруг ему стала видна на бледном лбу Сэйдж маленькая капелька пота!
Из его груди вырвался вздох облегчения, будто с плеч свалилась огромная тяжесть, и только теперь Джим почувствовал неимоверную усталость и радость. Он чувствовал себя слабым, как ребенок, и в то же время ему хотелось выбежать на улицу и кричать, кричать так, чтобы даже на небе было слышно: «Эй, вы все! У нее спал жар! Она будет жить!»
Теперь мужчина продолжал сидеть рядом с Сэйдж, наблюдая за тем, как дыхание больной становится спокойным и легким, как обычно у спящих людей. Он сменил мокрое от пота постельное белье, потом одел на женщину ночную рубашку Джонти, которую та оставила, уезжая из дома. Джим даже немного расчесал ей волосы, и теперь они лежали на подушке, покрывая ее шелковистыми каштановыми волнами. Ему было неизвестно, какого цвета глаза Сэйдж, и он, сидя на стуле у ее постели, думал о том, что, может быть, уже завтра увидит их и услышит ее голос.
Солнце встало, и его первые лучи осветили комнату, делая ненужным свет керосиновой лампы. Джим устало встал, подошел к лампе и, прикрыв стекло широкой ладонью, дунул на пламя. Потом также устало повернулся и на негнущихся ногах вышел из комнаты, чтобы сказать Тилли, что теперь она может заступить на дежурство у постели больной.
Его повариха вопросительно взглянула на него, стоя у плиты, как только он вошел в кухню, но молчала, ожидая, чтобы хозяин заговорил первым.
— Думаю, что с нею все будет нормально, Тилли, — устало улыбнулся Джим. — По крайней мере, температура упала и дыхание стало легче.
— Я молилась за нее прошлой ночью, — Тилли радостно кивнула головой. — Думаю, что господь слышит молитвы старых отставных шлюх.
Джим устало улыбнулся одними глазами.
— Надеюсь, что он слышит и экс-бандитов тоже. Потом он сел за стол и сказал:
— Сейчас я чего-нибудь поем, а потом пойду спать на целый день.
— Ну и что ты с ней собираешься делать, Джим? С нею и ее племянником? — спросила Тилли, хлопоча у плиты и приготавливая ему свиную отбивную с яичницей.
Джим не ответил ей. А действительно, что будет с этой женщиной, когда она выздоровеет? Была ли у нее определенная цель, когда она скрывалась от этого типа, кто бы он ни был, или Сэйдж просто бежала, не зная и не заботясь о том, куда бежит?
Он покачал головой.
— Не мне что то с ней делать, Тилли. И мы еще ничего не знаем о том, кто она такая, Сэйдж Ларкин. А кроме того, сейчас я чертовски устал, чтобы об этом думать.
Тилли метнула на Джима умудренный взгляд и подумала: «АГА АГА. НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО ТЫ МОЖЕШЬ О НЕЙ УЗНАТЬ, ДЖИМ ЛАТУР, Я ГОТОВА ПОСПОРИТЬ НА КАКИЕ УГОДНО ДЕНЬГИ, ЧТО ТАК ИЛИ ИНАЧЕ, НО ТЫ ПОПЫТАЕШЬСЯ ОСТАВИТЬ ЕЕ ЗДЕСЬ. КОГДА МУЖИК ТАК СТАРАЕТСЯ ВЫТАЩИТЬ ЖЕНЩИНУ ИЗ ЛАП СМЕРТИ, ТО ПУСТЬ МНЕ НЕ ГОВОРЯТ, ЧТО ОН БЕСПРЕПЯТСТВЕННО ПОЗВОЛИТ ЕЙ УЙТИ».
С такими мыслями Тилли поставила перед хозяином его завтрак и пошла посидеть к Сэйдж. Минут через двадцать, утолив голод, Джим вылез из за стола и направился через пустой салун к лестнице, ведущей в комнату наверху. Тихонько отворив дверь в комнату, в которой он вчера приказал уложить Дэнни, Латур вошел, стараясь не разбудить мальчика, спящего в кровати Реби.
Он горько усмехнулся своим мыслям, представив, что должна была сказать его любовница, выставленная назад в бордель.
Мальчик лежал на боку, свернувшись калачиком и подложив под щеку свои маленькие руки. Джим посмотрел на заплаканное лицо ребенка и вдруг, уже во второй раз за последние сутки, почувствовал приступ щемящей нежности.
«Жаль, что ты не мой сын, малыш!»
Эта мысль, внезапно родившаяся в мозгу, удивила его самого. Он что то не мог припомнить, чтобы когда то очень уж хотел иметь сына. Ему всегда хватало Джонти. Может, это чувство возникло оттого, что дочь теперь принадлежит другому человеку? А может, у него просто появилось желание полюбить кого то вот такого, как этот малыш, невинного и беззащитного? Джим не знал ответа, но подумал, что, наверное, и к этой женщине, возле которой провел бессонную ночь, он испытывает нечто подобное — стремление защищать и оберегать слабого.
«Ты, старик, с возрастом делаешься сентиментальным», — проворчал он себе под нос и поправил мальчику одеяло. И на кой черт он хочет взвалить на себя, в его то возрасте, заботы о ребенке… не говоря уже о женщине, которой может и дела нет до содержателя харчевни.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Пронзительный, надтреснутый голос, принадлежащий какой то пожилой женщине, и глубокий, густой голос мужчины возвратили Сэйдж к реальности, в тот мир, который она едва сознавала в течение двух дней.
Она наморщила лоб, пытаясь понять, что с ней произошло и где это она оказалась. Мужской голос был удивительно знакомым, словно когда то, может быть, во сне, Сэйдж уже слышала его. Однако, она была уверена, что никогда раньше ей не доводилось слышать голос женщины, который сейчас раздавался где то поблизости. Сэйдж нахмурилась. Если у них гости, то почему Артур не разбудил ее? И почему она чувствует себя такой вялой и разбитой?
Молодая женщина повернула голову к окну, за которым продолжался этот разбудивший ее разговор, и нахмурилась еще больше, потому что увидела, как на окне колышутся от легкого ветерка красные занавески.
Она удивилась — в ее доме никогда не было таких ярко красных занавесок!
Внезапно Сэйдж вздрогнула, глаза ее расширились. Ведь в ее спальне вообще нет никакого окна! Артур давно обещал прорезать для нее окошко, но до сих пор и не собрался.