— И Гранднера тоже?
— Гранднер был слишком зауряден, — немного замявшись, ответил Галва.
— То есть он вообще не нуждался в репутации? — быстро подхватил Говард.
— Именно так, сэр.
— Поэтому ему было позволено пьянствовать и болтаться с женщинами?
Галва перевел взгляд на Штрайтцера, который пытался казаться безразличным.
— Или вы не верите в официальную чешскую версию? — продолжал Говард.
— У меня нет причин верить в нее, сэр… но я ее и не исключаю.
— Это ответ, при котором вы ничем не рискуете, — засмеялся Говард.
Галва ответил ему с улыбкой:
— Я не люблю острых ощущений.
— Поэтому вы и работаете десять лет в секретной службе?
— Это такой род деятельности, где люди постоянно встречаются с риском, а потому перестают быть любителями острых ощущений.
Говард взглянул на тлеющий кончик сигары и повернулся к директору:
— Дорогой Штрайтцер, ваш заместитель — философ! — И сразу же обратился к Галве: — Не знаю, хорошо ли это для философии, но для нашей службы в этом, безусловно, нет ничего плохого. В самом деле, я очень рад, мистер Галва, что познакомился с вами… — На мгновение полковник умолк, а потом спросил: — Когда же вы выясните, что, собственно, произошло с Гранднером в Праге?
— Завтра, сэр… — ответил Галва.
Говард кивнул:
— Хорошо… — В действительности это его уже не интересовало.
Галва взглянул на полковника и встал:
— Мне можно идти, сэр?
— Конечно, — кивнул тот, однако уже в дверях остановил Галву вопросом: — Минуточку! А как у вас, мистер Галва, обстоят дела со спиртным и прекрасным полом?
Галва усмехнулся:
— Не думаю, чтобы я мог вразумительно ответить вам на этот вопрос, сэр.
— Любопытный парень… — задумавшись, сказал полковник, когда за Галвой закрылась дверь. Ему был очень близок метод мышления чеха. Галва имел то, что он так ценил в своих людях: искорку в душе, личное обаяние и необходимую долю интеллектуальной смелости.
Штрайтцер не смог подавить зависти:
— Я же говорил вам, мистер Говард, что Галва…
Полковник перебил его:
— Я всего лишь отметил, что он любопытный парень, и больше ничего… Ну а что касается Гранднера, должен с вами согласиться, Штрайтцер. Теперь-то я знаю, что ваш приятель действительно здорово перебрал и попал в аварию с какой-то девицей. Так что Галва к этой истории не причастен.
Штрайтцер удивленно заерзал в кресле и попытался что-то сказать, но Говард жестом остановил его и продолжал:
— Радуйтесь! Могло быть значительно хуже.
Это Штрайтцер понял сразу. Однако все же задал вопрос:
— В таком случае, мистер Говард, мы необоснованно подозревали Крулиха? И уволили его…
— Крулиха мы уволили вовремя, — усмехнулся полковник. — У этого чешского эмигранта слишком много друзей, которые вернулись в Чехословакию. И я был бы чрезвычайно признателен, если бы впредь подобные кадровые вопросы вы решали сами.
— Да, сэр, — покорно закивал директор фирмы ТАНАСС, хотя внутри у него все кипело. Но не из-за Крулиха — он Штрайтцера интересовал не более, чем прошлогодний снег. Его разозлило, что с момента прилета американца он варился в собственном соку. А из-за чего…
— Кроме того, я думаю, — заметил Говард, — что нам следовало бы больше считаться с Галвой.
Штрайтцер в эту минуту и не представлял, что могут означать для него лично последние слова полковника, однако согласно кивнул.
7
В тихом районе на окраине Мюнхена из дверей двухэтажной виллы вышла тридцатидвухлетняя Гита Райн, стройная, ухоженная, во внешнем виде которой, однако, не было ничего экстравагантного. Элегантный бежевый костюм свидетельствовал о том, что его хозяйка предпочитает одеваться у француза Диора, а не у немца Некермана.
Гита шла, не обращая ни на кого внимания, как все элегантные и неприступные женщины, слишком много внимания уделяющие своей внешности. Она села в машину, цвет которой хорошо сочетался с голубизной ее глаз, и включила зажигание. В этот момент ее манера поведения внезапно изменилась. Она аккуратно поправила зеркало заднего вида и внимательно осмотрела улицу. Только повернув в первый переулок, она перестала обращать внимание на зеркало, но проделала другую операцию: прибавила газ, на большой скорости проехала несколько сот метров, резко затормозила, а затем развернулась и подкатила к дому по тем же улицам, только в обратном направлении.
После этого Гита доехала до центра города, на стоянке перед большим отелем оставила машину и села в трамвай. Через двадцать минут она вышла на тихой улице и, миновав квартал, вошла в старое кафе.