— Папка, я тебя целую в твои колючие щеки! К тебе можно? Какая я соскученная... ужас! Человек ты мой!..
— Так я и поверил всяким коварным речам, — сдерживая радость в груди, ответил он. — Слух докатился, что ты теперь вообще своих игнорируешь.
— Врут, папка! Но с Кириллом хочу тебя познакомить...
— Игнорируешь, а старый друг, не забывай, лучше новых двух.
— Это ты у меня старый и лучше всех! Зайдем мы к тебе?
— Напрасно подлизывалась. Нельзя, занят. До встречи за ужином!
Шел к машине, а голос дочери звончато жил в нем, и сержант Зайцев, предупредительно распахнув дверцу, сказал:
— Так улыбаетесь, словно дело уже сделано, товарищ майор. Извините, конечно.
— Не сделано, Зайцев, сделаем.
Выехали на двух машинах.
Езды до нужной улицы, Тракторной, пять минут.
Не доезжая, остановились в старом бесхозном саду. Младший лейтенант Щербаков и младший сержант Дрыганов быстро побежали в обход домов, чтобы в случае необходимости отрезать Устюжину путь для отступления по огородам. Другая группа под началом капитана Чернущенко направилась к дому Петра Мятлова. Чухлов, Сердюк и Зайцев, помедлив, давая возможность Щербакову и Дрыганову занять позицию, пошли к кирпичному особняку Китайцевой.
Зайцев острыми молодыми глазами с расстояния разглядел, что в окне маячит чей-то силуэт.
Петька Мятлов!
— И этот здесь, — тяжело дыша, бросил Сердюк, с трудом поспевая за Чухловым и Зайцевым.
Когда открывали калитку палисадника, явственно услышали, как лязгнул засов входной двери. Не хотят впускать!
— Тут с сюрпризом будет, — опять подал голос Сердюк и расстегнул кобуру.
— Зайцев, — сказал Чухлов, — останься у калитки, за деревом укройся, с окон глаз не спускай.
— Есть!
— А мы, Павел, прямо... Такую дверь плечом не вышибешь!
Цеплялись за брюки колючие веточки крыжовника, угасающее солнце второй половины дня стелилось по оконным стеклам и белой цинковой кровле.
«Отгрохала Фимка коттеджик, — подумал Чухлов, — пока наш ОБХСС спит!..»
— Стучи, Павел, не жалей кулаков.
— Открывайте!.. Мятлов, и тебя касается!
«Через заднюю дверь будут уходить, — не сомневался Чухлов. — Заперлись, чтоб минуты выиграть, хоть на сколько-то нас задержать. Но Петька куда удирает, обалдел совсем, щенок!.. Не растерялись бы Щербаков с Дрыгановым...»
— Павел, продолжай тут с Зайцевым... А я — за дом, со двора!
Только за угол метнулся — сверху, над головой, по цинковой крыше рассыпалась дробь шагов. «Из чердачного окна вылезли...» Отбежал в сторону, запрокинул голову, чтобы увидеть, кто там: оба, один? На фоне небесной синевы ухватил взглядом вороненую сталь в вытянутой руке Гошки Устюжина, упал на землю, и тут же, секундой позже, грохнул выстрел. Не пистолетный — тот, как хлопок, а этот густой, ухающий, и сыпануло вокруг, словно горохом. «Обрез, картечью... сволочь! Как бы со второго раза не достал меня!»
Но Устюжина на крыше уже не было.
«Спрыгнул!»
Услышал Чухлов звон разбиваемого стекла, голос Сердюка:
— Зайцев, в окно! Я прикрываю!
И опять раздался прежний, из обреза выстрел, уже в саду, и одновременно с ним — голос Щербакова:
— Сто-ой, бросай оружие!
«Теперь Гошке не перезарядить, — отметил Чухлов, — не успеет. Не задел ли кого из моих?»
Он бежал по грядкам, с хрустом ломалась ботва под ногами, струился, обжигая глаза, пот из-под фуражки; силился понять он, отчего это ребят не слышно, никакого шума, только в висках у него невыносимо стучит, какой-то резкий металлический перестук, больно отдающийся в сердце, и сверлящая мозг мысль: «Неужели уйдет?» Черт те какие заросли крыжовника, всюду этот крыжовник! А Петьку Мятлова Сердюк, надо думать, уже взял. В доме. Возможно, во дворе иль на чердаке. На крыше Устюжин один был... А Петька стрелять не будет, нет.
У яблони, привалившись к ней спиной, сидел Щербаков, лицо его страдальчески кривилось.
— Ранен?!
— Ногу, по-моему, сломал...
— Выбрал время! В кого выстрел был?
— В Дрыганова.
— И что?
— Не знаю.
— А!..
— В той стороне, товарищ майор...
— Потерпи, Щербаков!
Опять бегом. Выскочил за садовую ограду, обрывающуюся на краю узкого, размытого вешними водами оврага. Слева кусты, справа тоже, еще гуще, на километр будут, а за их зеленой грядой желтое совхозное поле, пшеница, и хоть низкая — ползком по ней можно. Он по войне отлично знает, как бывало спасительным такое вот поле... Группе Чернущенко подоспеть бы, где они, маму их спросить бы, возятся!
И что Аркадий?
— Дрыгано-ов!..