И другое... День налета на кассу был выбран безошибочно: тоже знали, что сейф набит деньгами. На фабрике ожидалась выдача зарплаты, многие, кроме того, могли видеть, что кассир Наталья Огурцова садилась в директорский «Москвич». А такое — это всем известно — бывало два раза в месяц, когда она вместе с шофером Костей, как бы под его охраной, выезжала в банк — за крупной суммой, за зарплатой.
Работники бухгалтерии подтверждают, что кое-кто, особенно из знакомых женщин, прибегал к ним, интересовался, будет ли выдаваться зарплата. Им отвечали: «Должны выдавать, кассир в банке...» Да и мужики, самые нетерпеливые, жаждущие, слонялись под окнами — тоже в ожидании. И выдача, конечно бы, состоялась, только с запозданием: Огурцова вышла с сумкой из банка лишь в четвертом часу. Но когда она на «Москвиче» возвращалась на фабрику, случилось непредвиденное, можно считать ЧП: в лакокрасочном цехе вспыхнул пожар. А бушующий огонь там, где помимо фанеры и прочего дерева легковоспламеняющиеся да взрывоопасные красители, — это, понятно, страшно, такой фейерверк получится — не подступись.
Пламя сбили минут за десять-пятнадцать сами рабочие и свои, фабричного поста пожарные, но цех все-таки пострадал, кое-что из готовой продукции обуглилось, потеряло товарный вид, а главное, один из учеников-мебельщиков, рьяно тушивший пожар, сильно обжег руки, пришлось на «скорой» отправить в больницу... Директор был взвинчен, ругательски ругал себя, а заодно и главного инженера, начальника цеха, завхоза: ведь всего неделю назад районная инспекция государственного пожарного надзора оштрафовала администрацию фабрики за недопустимую захламленность лакокрасочного цеха порожней тарой, сурово предупреждала этим, — и теперь пиши объяснительные, оправдывайся! Когда кассир Огурцова, улучив момент, заглянула в директорский кабинет, напомнила, что привезли заработную плату, он нервически бросил ей: «В своем уме, Изотовна, лезешь с чем? Видишь, что! Опечатай до завтра...»
Улики грабители оставили — и стоящие! Чухлов не сомневался, что так будет. Как бы тщательно ни готовилось преступление, как бы хитроумно ни маскировалось оно — следы обязательно обнаружатся; хоть маленькие, слабенькие, как паутинка, но обнаружатся! И на этот раз скрупулезный осмотр принес плоды.
Во-первых, розыскная собака довела проводника до дощатых мостков Доможиловского озера, возле которых, у свай, владельцы лодок держат свои посудины на цепях. Лодок десятка три — и это не так уж много...
Во-вторых, в подвале нашлась затоптанная в землю латунная пуговица с выдавленным на ней якорьком — такая, что бывает на флотской одежде. И что важно — в петельке пуговицы сохранилась розовая ниточка со свежим следом обрыва...
В-третьих, на небьющемся настольном стекле, под которым Наталья Огурцова хранила разные деловые бумажки и милые ее сердцу фотографии своих дочек-близняшек, остался видимый невооруженным глазом отпечаток ладони — верхней части тыльной стороны. Его, разумеется, тут же зафиксировали на специальную пленку.
И в-четвертых, в подвале с отверстия лаза сняли зацепившуюся за обломанный кирпич прядку коротких рыжеватых волос. Оставалось выяснить, чьи они...
Старший инспектор угрозыска капитан Чернущенко высказал предположение, что обувь преступников была обернута рогожной мешковиной, оттого следы ног такие размазанные, не отчетливые, и удалось к тому ж подобрать несколько грязных рогожных волокон. Чухлов согласился: «Пожалуй!»
И когда он отказался от помощи, предложенной заместителем начальника управления, он знал, что делает. Чего зря гонять из областного центра, за двести с гаком километров, «чужих» оперативников: сам будешь словно приклеенный к ним, никакой тебе собственной инициативы... Дело, разумеется, для района не рядовое, ответственное, о нем еще много будут говорить, прошляпить, поскользнуться никак нельзя, но не зря ж, черт возьми, они тут, в Доможилове, милицейскую форму носят. Доверено им блюсти правопорядок! Неужели он, Чухлов, ничему толковому своих помощников не выучил?
Ах, Чухлов, Чухлов, да будет тебе! Припомни лучше, как любил повторять первый послевоенный начальник доможиловской милиции Иван Самма: «Мы — дворники хорошей жизни. А наша собственная жизнь — лишь эпизод...»