- Давайте все успокоимся, - вмешивается пляжный красавчик, ассистент дока. В голосе тревога, словно он боится, что его шефиня и Расти прямо сейчас вцепятся друг другу в горло. - Просто поставим точку.
- Почему она цепляется ко мне? - Расти еще пытается возмущаться, но на самом деле жалобно скулит. Потом обращается к доку. - Почему вы такая злая? У вас месячные или что?
Док (с отвращением): "Уберите его отсюда".
Майк: "Пойдем, Расти. Нам надо расписаться в журнале.
Расти: "Да. И глотнуть свежего воздуха".
Я все слышу, как по радио.
По удаляющимся шагам понимаю, что они идут к двери. Расти, сильно обиженный, напоследок советует доку надевать на грудь табличку, чтобы все знали, в каком она настроении. Мягкие подошвы чуть шуршат по кафельным плиткам, но внезапно этот звук сменяется другим шуршанием, шуршанием кустов, которые я гну клюшкой в поисках моего чертова мяча. Где он, он же не мог закатиться далеко, Господи, как я ненавижу четырнадцатую, со всеми этими кустами, тут немудрено нарваться и на...
И в этот момент меня кто-то кусает, не правда ли? Да, я уверен, что так и было. В левую ногу, повыше высокого белого носка. Раскаленная игла боли, сначала в одной точке, потом боль растекается по телу...
...и небытие. Да того момента, как я очухиваюсь на каталке, в резиновом мешке, застегнутом на молнию, и слышу Майка("Куда, они говорят, его?") и Расти ("В четвертый, я думаю. Да, в четвертый").
Мне хочется думать, что меня укусила змея, но, может, потому, что я вспомнил о них, когда искал мяч. Возможно, это было насекомое, я же помню только боль, да и потом, какое это имеет значение? Беда в том, что я жив, а они об этом не подозревают. Разумеется, мне не повезло. Я знаю доктора Дженнингса, помнится, говорил с ним, когда обошел их четверку на одиннадцатой лунке. Очень милый человек, но рассеянный, старый. И этот старикан объявил меня мертвым. Потом Расти, с его пустыми зелеными глазами и дебильной улыбкой, объявил меня мертвым. Женщина-врач, мисс Малыш Сиско, еще не взглянула на меня, как положено. Когда взглянет, возможно...
- Ненавижу этого кретина, - говорит она, как только дверь закрывается. Теперь нас трое, только мисс Малыш Сиско, разумеется, думает, что двое: я не в счет. - Почему мне всегда приходится иметь дело с кретинами, Питер?
- Не знаю, - отвечает мистер Мелроуз Плейс, - но Расти - особый случай, даже среди знаменитых кретинов. Ходячая атрофия мозга.
Она смеется, что-то звякает. За звяканьем раздаются звуки, пугающие меня до смерти: кто-то перебирает стальные инструменты. Мужчина и женщина слева от меня, я их не вижу, но знаю, что они делают: готовятся к вскрытию. Готовятся разрезать меня. Собираются вырезать сердце Говарда Коттрелла и посмотреть, лопнула ли стенка или забился клапан.
"Моя нога! - кричу я в собственной голове. - Посмотрите на мою ногу! С ней проблемы - не с сердцем!
Возможно, мои глаза хоть чуть-чуть, но могут перемещаться. Теперь я вижу, на самом краю поля зрения, длинный тонкий цилиндр из нержавеющей стали. Он похож на державку дантиста, только заканчивается не гнездом под сверло, а пилой. Откуда-то из глубокого подвала памяти, где мозг запасает информацию, которая может потребоваться лишь в том случае, когда играешь в "Риск" по телевизору, выплывает название. Пила Джигли. Используется для того, чтобы срезать верхнюю часть черепа. После того, как с тебя стянут лицо, на манер детской хэллоуинской маски, вместе с волосами.
А уж потом они достанут твой мозг.
Продолжается легкое позвякивание, свидетельствующее о том, что они продолжают перебирать инструменты. Затем что-то громко лязгает. Так громко, что я бы подскочил, если б мог подскакивать.
- Хочешь сделать перикардиальный разрез? - спрашивает она.
- Ты позволишь мне сделать его? - осторожно спрашивает Пит.
- Да, думаю, что да, - голос доктора Сиско очень благожелательный, она намерена оказать услугу приятному ей человеку.
- Хорошо, - соглашается Питер. - Будешь мне ассистировать?
- Твой верный второй пилот, - она смеется. Смех перемещается щелчками. Я догадываюсь: ножницы режут воздух.
Теперь паника мечется в голове и рвется наружу, как стая скворцов, пойманная на чердаке. Вьетнам в далеком прошлом, но я видел с полдюжины вскрытий, которые проводились в полевых условиях, врачи называли их "палаточная аутопсия", и знаю, что собираются делать Сиско и Панчо. У ножниц длинные, острые лезвия и толстые, широкие гнезда под пальцы. Чтобы воспользоваться ими, требуется немалая сила. Нижнее лезвие входит в живот, как в масло. Затем режет нервный узел в солнечном сплетении, мышцы и сухожилия расположенные выше. Добирается до грудины. Когда лезвия сходятся на этот раз, раздается скрежет, ребра разваливаются в стороны, как две половины бочонка, стянутые веревкой. А ножницы, похожими пользуются мясники супермаркетов при разделке птицы, все режут мышцы и кости, освобождая легкие, подбираясь к трахее, превращая Говарда Завоевателя в рождественский обед, который никто есть не будет.
Пронзительный вой... словно включили бормашину.
- Питер: "Можно я..."
Доктор Сиско, как заботливая мамаша: "Нет. Возьми вот эти". Щелк-щелк. Демонстрирует.
- Почему? - спрашивает он.
- Потому что я так хочу, - материнских ноток в голосе куда как меньше. - Когда будешь проводить вскрытия сам, Пити-бой, будешь делать, что тебе заблагорассудится. Но в секционном зале Кэти Арлен первым делом берутся за перикардиальные ножницы.
Секционный зал. Вот мы со всем и определились. От страха хочется покрыться мурашками, но разумеется, не тут-то было, кожа остается гладкой.
- Помни, - теперь доктор Арлен читает лекцию, - любой дурак может научиться пользоваться доильным агрегатом... но наилучшие результаты дает ручная дойка, - в ее тоне слышится агрессивность. - Понятно?
- Понятно.
Они собираются сделать это. Я должен шевельнуться или вскрикнуть, а не то они действительно это сделают. Если кровь польется или ударит струей после того, как лезвие ножниц войдет в меня, они сообразят: что-то не так, но, скорее всего, будет уже поздно. Лезвия уже успеют сомкнуться, ребра будут лежать на моих предплечьях, а сердце испуганно пульсировать под флуоресцентными лампами в блестящей от крови околосердечной сумке...