Готфрид из Лотарингии, как бы обидевшись, поджал губы:
— Можно подумать, вы, христиане, не рады нам, христианам. Мне даже кажется, что вы готовы любой ценой столкнуть нас на тот берег — там ведь ждет нас верная смерть. Мы не готовы еще к долгой изнурительной войне.
Так под разными предлогами герцог отказывался покинуть предместья Константинополя и никакие увещевания не могли его поколебать. Готфрид умел говорить и знал, что хотел сказать. И этими умением и знанием с успехом пользовался. На каждый довод императора он тут же, почти без раздумий выставлял два своих довода.
Алексей Комнин сказал:
— Вы явились к нам в помощь, по нашему зову. И как всякий благородный христианин, пришедший в христианскую страну, должны подчиняться государю этой страны. А выступая с войском на нашей стороне, вы должны присягнуть мне. Когда же вы присягнете, герцог?
Готфрид не замедлил с ответом:
— Разве мы не подчиняемся вам, государь, в пределах возможного? Я, конечно, не исключаю мелких недоразумений. Без них не обойтись, когда вершатся великие дела… А присягнем мы чуть позже. Вне всяких сомнений! Но для начала соберемся все…
Так опять кольцо замыкалось на этом неопределенном отдаленном времени, когда все крестоносцы якобы соберутся под стенами полиса.
Когда герцог Готфрид покинул дворец, Никифор Вриенний сказал государю:
— Они не уйдут. С самого начала было ясно, что Иерусалим и Гроб Господень их мало привлекают. Они соберут под городом несметные полчища и пойдут на приступ. Нам вряд ли удастся выстоять. И сей латинянин это хорошо понимает. Вы заметили, государь, что он уже во Влахернах чувствует себя как дома?
Злой огонек загорелся в глазах императора:
— Завтра мы сделаем так, что они вынуждены будут уйти.
— Как?
— Мы прекратим поставлять им пищу.
— Это только обозлит их, — заметил Никифор. — Я боюсь подумать о последствиях.
— Положимся на Бога. Наверное, для нас это самый разумный выход… А ты, Никифор, оставь все дела и займись крестоносцами. Ибо если сейчас не решить, как быть с ними, у нас с тобой может не быть больше дел.
На следующий день обозы с продовольствием не вышли из города. Голодные латиняне прождали до вечера и, когда поняли, что обозов не будет, подняли большой шум и крик. Многие, размахивая руками, призывали братьев-латинян на штурм города. Они кричали, что, захватив Константинополь, каждый найдет себе и пишу, и очаг, и мягкую постель, и красивую женщину в эту постель; будет много вина и веселья; любые сокровища, что стекались в этот город столетиями, можно будет брать:
— И перед Богом мы будем чисты! Разве греки не виноваты сами? Разве не они решили обречь нас на медленную, мучительную голодную смерть?..
— На штурм! — кричали горячие головы.
— На штурм! — вторила им толпа. Но военачальники рассудили иначе:
— Нет смысла лезть ночью на стены. Подождем до утра. И если презренные ромеи не одумаются, не накормят нас и не напоят вволю, если не осыпят сокровищами, пойдем на штурм. Не достаточно ли нам страдать под стенами города? Когда еще такое бывало, чтоб благородного рыцаря не пускали в дом?
Ворчали латиняне:
— Терпеть муки голода до утра? Однако постепенно угомонились…
А на следующий день опять подняли шум. Очень были злы. Хотели битвы, хотели добычи. Тогда военачальники, велев трубить в трубы, повели крестоносцев на город.
В тот день был большой христианский праздник, и жители полиса проводили его, молясь в храмах и празднуя у себя в домах. Когда ромеи узнали, что латиняне пошли на приступ, их обуял ужас. Так согрешить против Бога!
Многие уважаемые люди города поднялись на городские стены и пытались образумить крестоносцев:
— Побойтесь Господа! Вы в такой день решили учинить братоубийство.
Но крестоносцы лавиной шли к городу. Они были глухи к предостережениям греков. Они жаждали наживы.
Никифор Вриенний, закованный в золоченые латы, предводительствовал на стенах. И первую атаку крестоносцев отбили. Так в Божий праздник пролилась кровь братьев-христиан. А латиняне, отхлынув от стен, уже готовились ко второй атаке.
Жители полиса кричали им:
— Побойтесь Бога! Спрячьте оружие! Вернитесь в свой лагерь!
Но ромеи взывали к разуму неразумных. Латиняне только насмехались над ними, кричали в ответ проклятья и иные слова, способные осквернить уста не только человека благородного, но и уста простолюдина.