Потом совершались коллективные набеги на кукурузные и гороховые поля. Пакостить не пакостили, но наедались до «отвала».
Уставшие от набегов, они лежали на взгорке и смотрели на широкую Обь…
Вечером перед их отъездом собралась вся родня. Мужики все время о чем-то разговаривали с отцом, женщины пели песни, ребятня, человек двадцать, а может больше, все двоюродные и троюродные братья и сестра играли то в лапту, то в казаков – разбойников, благо спрятаться было где.
Петух, похожий на этого, а скорее всего это он и был, тогда тоже стоял на изгороди и, казалось, с достоинством и внутренней радостью посматривал в Вовкину сторону, как бы зная, что завтра тот уедет, а он опять станет главным на этом дворе…
Воспоминания того – этого лета пронеслись мгновенно. Голос отца вернул его в реальность «этой приятной нереальности»:
– Понимаешь, Владимир, в этой деревне я и мой отец, и дед родились. Тянет сюда всегда. Даже вот когда в соседней деревне жили, в Шелаболихе, это до того как в Норильск ещё не уехали, а всё равно сюда каждый выходной ходили. Хорошо здесь. Дышится чем-то родным и радостным, прямо грудь распирает. Я здесь с детства каждую тропинку знаю, а за рекой так все озера и озерца как свои пять.
Владимир глянул на часы.
– Что, торопишься? Сейчас женщины на стол быстро накроют.
Дед Василий, широко улыбнулся, обнажив жёлтые от махорки зубы, прищурился, как всегда, затушил самокрутку пальцами, предварительно поплевав на огонек:
– Я вот, смотрю, смотрю и думаю, а не встречались ли мы с тобой на фронте, случаем.
– Кто его знает! Может быть, где-то и пересекались дорожки фронтовые. – Владимир раньше, когда был пацаном, любил сочинять про то, как он «воевал и бил фашистов», но это были обычные мальчишеские выдумки для пацанов, таких как он. А тут дело другое, совсем другое, негоже байки травить ветерану войны, который начинал в штрафбате и до самого Берлина дошёл, и даже на Рейхстаге расписался!
«Надо выпутываться!»:
– Понимаете, Василий Алексеевич! Я, в основном, под Ленинградом воевал, на Ленинградском фронте всю войну. Многое рассказывать мне нельзя, не положено, да я и сам не любитель в тех воспоминаниях рыться.
– Да я тоже. Это я так к слову спросил. Вроде как лицо знакомое. Где-то видел, может где-то мельком, годков-то с войны уж, двадцать один прошёл.
– А у меня отец всю войну провоевал под Ленинградом, три ранения получил. В феврале 1945г. вернулся после госпиталя с батожком, сустав ему коленный повредило осколком. Так он тоже не любил про войну рассказывать. – Добавил отец.
Вовка, навостривший было уши, в ожидании услышать какую-нибудь новую военную историю, был разочарован, что мужики перестали говорить на эту тему.
Женщины поставили на стол свежие огурцы, картошку, окрошку, солонину и бутылку с прозрачной самогонкой. В крынке явно была домашняя брага. «Полезная штука – эта домашняя брага на дрожжах и сахаре, – Подумал Владимир, – А мы уже про это совсем позабыли. А, ведь, от нее не дуреешь и в лечебных целях от всяких простуд она хороша!»
– Слава, иди, садись, есть.
– Сейчас, мам, вот дорисую чуть и сяду.
– Чего ты там рисуешь? Он у нас художник, всё рисует. И дома и в школе все стенгазеты оформляет.
Славка встал со ступенек крыльца, подошёл к столу и передал рисунок Владимиру:
– Это Вам! На память! Это я углем, так, на скорую руку нарисовал, карандашом бы лучше получилось.
– Спасибо, Славка! Хороший рисунок. У меня рисунков… – Чуть не проговорился Владимир, что у него дома Славкиных рисунков штук пятнадцать, и маслом и карандашом. Посидев ещё немного, отведав с удовольствием домашней бражки, густой и сладковатой на вкус, он глянул на часы и засобирался:
– Пора мне, приятно было с Вами встретиться, посидеть, поговорить, но, как говориться: пора и честь знать. Правда, некогда, ещё ехать далеко, очень далеко.
Вдруг Слава выскочил из-за стола:
– А давайте я Вас всех сфотографирую. Вставайте все вот сюда, к дому, а я сейчас фотоаппарат принесу.
Отказываться от фотосъемки Владимиру было неудобно. «А будь, что будет! И так всё это происходящее не понятно, так пусть хоть фото будет! О, кстати, а где это фото, что-то я его не помню, надо у матери, когда вернусь, в альбомах поискать».
Владимир попрощался и быстрым шагом пошел к заросшей кустарниками тропинке, ведущей, по косогору, в деревню.
И пока шел, думал: «А что здесь, сегодня, могло изменить моё появление в Вовкиной, или чьей-то из родных, судьбе? Вроде бы и ничего не происходило: все приплыли, пришли домой, поужинали. Никаких отклонений…