Быстрым шагом направился он к центру местечка, к большому дому, где, как ему говорили, расположился ревком. Необходимо было сообщить о замысле шкуродера.
По дороге Шмая свернул к просторному двухэтажному особняку Бараша, заглянул в тускло освещенное окно. В доме царил невообразимый беспорядок — следы поспешных сборов. Тут и там валялись чемоданы, узлы, тюки. В углу, на огромном тюке, сидели жена Бараша, две его дочери и сын в неизменной студенческой куртке. А посреди комнаты, раскинув руки над узлами и чемоданами, с искаженным злобой лицом стоял сам хозяин и не сводил глаз с вооруженных людей, явившихся конфисковать его имущество.
— Только через мой труп! — кричал он. — Никому не отдам! Грабители! Душегубы!..
— Прикуси язык, буржуйская морда! — спокойно отвечали ребята из ревкома. — Прошло твое время, спета твоя песенка.
И Лейбуш Бараш, который еще недавно был грозой для всего местечка, стоял перед ними, беспомощный в своей звериной злобе и жалкий.
А со всех сторон все подходили и подходили люди.
«Что, кончилось твое царство, шкуродер?» — можно было прочесть в их глазах.
Люди с восторгом смотрели на вооруженных парней, которые распоряжались, как у себя дома, рассматривали дорогую мебель, персидские ковры, хрусталь, сверкавший на буфетах в сиянии тусклых огней керосиновых ламп.
— Да, Лейбуш, пожил ты в роскоши… Хватит!
Светало. Вокруг особняка, на тротуаре, в палисаднике люди горячо о чем-то спорили, что-то обсуждали. А тем временем лошадки балагулы Хацкеля весело тащили огромную, видавшую виды колымагу, доверху нагруженную реквизированным имуществом.
Наутро в местечке царило праздничное настроение. Мастерские и лавчонки были закрыты. По улицам, на небольшой площади расхаживали люди с красными бантами на фуражках и шапках. Сияли лица молодых мастеровых и ремесленников, кому досталась заржавевшая винтовка, старый карабин, охотничье ружье, сабля. Повсюду митинговали, спорили, горячо обсуждая события прошедшей ночи.
Из уст в уста передавалась весть, что в Киеве будто вот-вот должна смениться власть. Центральной раде приходит конец. Никто не знал, каких перемен нужно ожидать. В каждой волости нынче своя власть, свои порядки. Появились какие-то батьки-атаманы. Все рвутся к власти. Что будет дальше?
Ясно было одно: море вышло из берегов, и неизвестно, когда жизнь войдет в свою колею. Но все хорошо знали, что к прошлому возврата нет… Нужно только набраться терпения и ждать, что принесет завтрашний день, и не только ждать, а бороться за то новое, что он несет с собой. Нужно идти на смертный бой, чтобы установить порядок на этой многострадальной земле…
Глава пятая
МЕСТЕЧКО В ОГНЕ
Местечко со своими кривыми улочками, тупиками и небольшой площадью раскинулось в глубокой зеленой долине, вдалеке от большой дороги. С трех сторон оно было на виду у всего мира, а с северной стороны его ограждал от ветров и бурь старый дубовый лес, величавый и таинственный.
До тракта и железной дороги отсюда было не близко, но все же местные остряки утверждали, что Раковка лежит как горох при дороге — в том смысле, что кто ни пройдет, тот щипнет…
Некогда мимо местечка проходили чужеземные орды, оставляя за собой реки крови, могилы, пепелища и руины. Казалось, не воскреснет оно больше, не встанет из пепла. Не вернутся сюда разбежавшиеся, чудом уцелевшие жители. Но проходило время, и люди возвращались к своим очагам, на родную землю, в которую вросли обеими ногами, в которой покоился прах их дедов и прадедов. И среди развалин снова начиналась жизнь, на убогих улочках и в тупиках опять слышался детский гомон и девичий смех…
«Заколдованный городок… — говорили иные. — Ни в огне не горит, ни в воде не тонет…» А как щедро одарила его природа! Как прекрасно было местечко весною, в цветении лугов и садов, со своими сверкающими зеленью крутыми холмами, с извивающейся серебристой лентой буйной речушкой…
Кто хоть раз побывал здесь, кто пожил среди жизнерадостных, трудолюбивых, никогда не унывающих людей, тот долго помнил красу этого милого, тихого и мирного уголка и его обитателей.
Здесь, в этом городке, родился, провел свою юность, отсюда ушел на войну Шмая-разбойник, кровельщик Шая Спивак.
Глядя на него, люди ломали себе голову: в кого пошел этот веселый человек? И все сошлись на одном: не иначе, как похож он на своего деда-кантониста, прослужившего царю-батюшке двадцать пять лет как один день, ни больше ни меньше. Именно от деда Шмая вместе с профессией кровельщика унаследовал все его солдатские замашки, веселый нрав и доброту. В глубокой старости чернобородый Авром-Бер, дед, еще мог выпить добрую чарку, спеть солдатскую песню и погулять с красивой молодухой. Старушка-жена на него за это уже не обижалась. «Если уже пришлось, — говорила она, — отбарабанить в солдатах четверть века и не изведать многих земных благ, так пусть уж хоть на старости лет наверстает…»