К радости молодых мореходов, ветер совсем стих. И тут наступил наконец самый критический момент. Пароход сдвинулся с места. Вот он уже слушается руля… Теперь Федя, весь подобравшись, отсчитывал время поворотов. Ему помогала Таня: не без страха она впервые в жизни встала за руль. Ломов измерял лотом глубины. Последние, самые волнительные минуты…
Все! И все хорошо. Чуть покачиваясь, оставляя за собой пенный след, «Синий тюлень» выходит в открытое море. Дальше от бухты, от камней, скорее, скорее! Федя поставил телеграф на полный ход.
Когда подсчеты показали, что пароход и в хорошую погоду не должен быть виден из лагеря за высоким восточным мысом, машину застопорили. Все четверо — вся команда — собрались в штурманской: надо было решать, что делать дальше. Совещание длилось недолго, решение единогласное: идти в Императорскую гавань, к партизанам.
Настроение у всех — как в большой праздник. Еще бы: спасли пароход, оставили с носом беляков!
— Друзья! — сказал Великанов. Он едва сдерживал волнение. — Мы победили карателей, «Синий тюлень» в наших руках. Вы знаете, что это такое? Мы поможем партизанам, будем перевозить для них разные грузы. Мы заведем на нашем пароходе новые порядки. У нас будет маленькая плавучая республика. Друзья, все будет по-новому. Будем такими, как мой отец — он погиб за революцию — или как прапорщик Комаров, — не забыл Федя своего любимца. — И дисциплина будет у нас крепкая. Мы все сделаем, не надо только думать, что трудно… Виктор, машинист Никитин, полный вперед!
— Есть полный вперед! — вскочил Никитин.
— Но, — улыбнулся Федя, — пока объявляю часовую передышку. Потом, пожалуй, будет не до этого.
Все расселись посвободнее, вытянув усталые ноги, расслабив натруженные руки… Помолчав, стали вспоминать кто что. Особенное впечатление произвел рассказ Ломова, как у них на «Кишиневе» в прошлом году чума случилась.
— Настоящая чума? — округлила глаза Таня.
— Конечно! Везли мы китайских пассажиров в Чифу. Заболел один, потом другой. Наш медик говорит: чума. Пришли в Чифу. Карантинный врач — англичанин (порт китайский, а врач английский). Он, как узнал, что у нас, кубарем с трапа! Мы медицинскую помощь просим, а портовые власти вместо этого на нас два катера с пулеметами. Это на случай, если мы на берег задумаем сойти… А на борту у нас к тому времени двенадцать мертвецов. Выходит дело, всем погибать… — Ломов потрогал свою бородку. — Ладно. Я все это к чему говорю: наш старпом Бочек, Александр Павлович, добровольцем взялся чумные трупы в гробы уложить, карболовкой залить — и на баржу их.
Власти баржу подали нехотя, и то после того, как наш капитан пригрозил на весь мир по радио объявить, что творят англичане. Баржу потом вместе с гробами подожгли, горящую вывели в море и потопили…
— И все это Бочек один делал? — возмутился Федя. — Неужели никто не помог?
— Нет, не один. С ним стармех Лепсин и трое матросов работали — Соколов, Жильцов и Лацит. Все добровольцы. Досталось им. Трупы закостенели. В гроб не сразу уложишь. Приходилось кому руки, кому ноги ломать…
— Жильцова я знаю, — сказал Федя, — нашу мореходку кончал.
— Вот это моряки! — восхищенно воскликнул Никитин. — Настоящие моряки! — Машинист хотел сказать что-то еще, но…
Таня вскрикнула и показала на дверь.
В двери стоял американский проповедник.
С взлохмаченной головой, одутловатый от пьянства, Томас Фостер как ни в чем не бывало поигрывал молитвенником.
— Простите, — сказал он, — куда все подевались? Где капитан, где поручик, где мадам Веретягина?
— Разве вы ничего не знаете, ваше преподобие? — пришел в себя Федя. — Пароход выбросило штормом на мель, все съехали на берег. «Синий тюлень» взяли в свои руки мы…
— Мы? Кто это «мы»? — Американец щурил глаза.
— Партизаны, — с чувством сказал Великанов, посмотрев на приятелей. Он не мог удержаться и похвастался: — Теперь я капитан парохода.
— О-ла-ла! Партизаны! А вы капитан, господин Федя… — Проповедник спокойно зевнул, прикрыв ладонью рот. — Это хорошо, очень хорошо. Американцы держат нейтралитет. Но я хотел бы… как эго сказать… немало покушать. Я вчера выпил виски и хорошо спал… О-о, — опять протянул он, — мадам Веретягина нет, зато есть молодая девушка! — Он сделал ударение на втором слоге.
— Вы не вчера пили, — с усмешкой поправил Ломов, — а позавчера. Да, вы и поспать мастер… Просим вас, мистер Фостер, позавтракать вместе с нами.
— Благодарю, благодарю. — Проповедник вынул сигареты и поочередно предложил всем. Но курильщиков не оказалось, а Ломов курил трубку. — Я нахожусь, как бы это сказать, в авантюрный роман, Вальтер Скотт, Стивенсон… Действительно ли я проснулся? Партизаны захватили пароход! О-ла-ла!.. В далекие времена корабли захватывали пираты. — Он засмеялся. — И красивый девушка. Я не люблю женщин на пароходе. Я всегда говорил поручику Сыротестову: нам будет несчастье. От женщин одно зло и никакой пользы.
— Мы не суеверны, ваше преподобие, — возразил Федя. — И не пираты.
Все спустились в кают-компанию. Таня принесла кофе, яичницу, хлеб, кувшин кипяченого молока с желтой пенкой. Оказывается, одна из коров доилась. Молоко было жирное и вкусное, от него отказался только американец: он пришел со своей бутылкой. Опять изрядно выпив, выспрашивал подробности аварии судна.
— Американский капитан не оставляет своего пассажира на пароходе, — сказал проповедник. — И поручик Сыротестов, и капитан Тадзима, хитрый японец, — все забыли меня. Нехорошо, нехорошо. Бог наш, Джисус Крайст, учил не забывать ближнего. Да-да, так-так…
Проповедник подошел к старенькому пианино с открытой крышкой и пожелтевшими клавишами и стал тренькать одним пальцем какой-то псалом. Потом он ушел к себе в каюту, должно быть, досыпать.
Приятели решили, что Томас Фостер не страшен, и перестали обращать на него внимание.
— Ты свободен сейчас? — спросила Таня.
Великанов кивнул.
— Покажи мне свою каюту, — попросила девушка, слегка смутившись.
— Пойдем.
Долговязый Федя шагал через ступеньку. Таня едва поспевала за ним.
В каюте полумрак. Федя раздернул зеленые шторки.
Таня сразу увидела свою фотографию.
— Ты… ты забыл меня на пароходе, — грустно сказала девушка. — А я думала…
Федя не выдержал и сознался.
— Я сразу догадалась, где фотография, когда ты пощупал кармашек… Вот здесь. — Девушка прикоснулась рукой к Фединой широкой груди. — И потом, ты как свекла покраснел.
— И ты тоже покраснела.
— Неправда, неправда!
Оба вдруг замолчали.
— Как ты жил без меня? — несмело сказала Таня. — Мне все кажется, что ты стал другим.
— Я такой же, Танюша, и немного не такой… — запнулся Федя. — Мне поручили важное дело, и я… — Вдруг он решил рассказать девушке все. — Мне поручили, Танюша… Это очень большая тайна, но ты… но я тебе верю! Партийный подпольный центр поручил не допускать карателей в Императорскую гавань. — Федя говорил короткими, отрывистыми фразами, будто ему не хватало воздуха. — И я… и мы сделали. Сначала один — мне было очень трудно, — потом вместе с Виктором… Мы испортили машину. Не совсем испортили, и «Синий тюлень» ветер выбросил на берег… Я виноват, что пароход чуть не погиб… Мне было так тяжело! И мой дядя, старший механик… Он помог мне устроиться в этот рейс, много сделал… во всем я виноват. Он, бедный, места себе не находил… Танюша, ты пойми меня, партийный центр поручил! Ты знаешь какое доверие, — торопился Федя. — А потом пришлось якорь подымать. А я, знаешь, забыл, как брашпиль разобщается. Едва в записках отыскал… очень боялся. Когда пароход всплыл, я ход дал, страшно мне было… Не выйдет, Танюша, из меня капитана… А теперь в Императорскую гавань идти, курс надо прокладывать…
Федя вдруг опустился на пол, уткнул голову в Танины колени и совсем по-детски всхлипнул. Девушка не удивилась. Что дальше говорил Федя, было совсем неразборчиво, и только она могла его понять.
— Ты мой капитан, самый отважный, самый умный, — шептала Таня, поглаживая дрожащей рукой его волосы. Она чувствовала себя счастливой, наверно, самой счастливой на свете.