Федя представил себе лагерь карателей, и скверно сделалось на душе…
— Брось хмуриться, атаман, — сказал матрос. — Я тебе не проповедник, ужель не понял? Пароход к партизанам завернуть надо. Давай смикитим как. Надо осторожно, наверняка — мне под расстрел тоже неохота идти, как думаешь: женка, двое детишек. Ну, атаман, будем вместе работать?
— Федя, — вмешался в разговор Сергей Ломов, он сидел рядышком на палубе и внимательно слушал. — В карателях-то унтер-офицеру тоже не с руки. Наши придут — не похвалят.
— Ишь ты, шустрый… «Наши придут»!.. — дружелюбно засмеялся матрос. — Однако ты прав. Познакомимся, ребята. Потапенко Иван Степанович.
Унтер-офицер Потапенко внушал доверие.
Федя и Сергей переглянулись. Конечно, сомнения у них были. Не так-то просто сразу поверить человеку, да еще в обличье врага. Но выбора у них не было. На помощь никто не придет, это было ясно. А этот моряк прямо предлагает отбить и повернуть пароход.
Друзья решились. Они пожали матросу руку, назвались.
— Так-то лучше, — пуская едкий махорочный дым, сказал Потапенко. — Вот все у нас и прояснилось. Скоро на деле увидите, кто за кого. Так когда мы в Безымянную должны прибыть?
— Не раньше, чем утром, — уверенно ответил Федя. — В темноте ваш командир и близко к ней не подступится. Камни да мели.
— Лады, атаман. Сначала надо голубчика одного… — он кивнул на штурманскую, — на привязь поставить. Шкура. У него отец во Владивостоке мучной лабаз держит. Ну-ка, давайте кончик покрепче. Вот этот хорош будет.
Он стал сматывать с вертушки лотлинь.
— Пошли, Серега Ломов, поможешь.
Матрос вдавил окурок в медную пепельницу на стене и вместе с Ломовым шагнул в штурманскую.
Федя услышал сдавленный крик, скрип диванных пружин, хриплую ругань.
Через несколько минут Потапенко и Сергей вернулись в рулевую.
— Готово, атаман, — сказал Потапенко, тяжело дыша. — Здоровый, черт, куда бы его теперь, в сторонку?
— В ларь пока положим, тут за рубкой. Там повар картошку держит.
Наследника мучного лабаза вынесли из штурманской. Федя улыбнулся, увидев на веревке знакомые кожаные топорики, флагдуки и другие отметины лотлиня. Во рту у связанного торчала тряпка, осыпанная мелом. Сам он испуганно таращил глаза.
Все правильно…
Быстро темнело. Тучи покрывали уже большую часть неба. Великанов на руле следил за гакобортным огнем сторожевика, стараясь держать его слегка правее форштевня. Вот огонь стал расплываться, замутился. «Туман… К добру ли, к худу ли?»
В рулевую вошли сразу трое: Иван Степанович, Ломов и тот моряк, что дежурил у буксира.
— Это наш, сочувствующий, — сказал Потапенко, — Максим Мальчиков.
И насторожился. Послышались нетвердые шаги по трапу.
— Лейтенант! Иди ложись на диван, будто спишь, — при казал унтер-офицер Мальчикову, — быстро!
— Мы будем без света, матросики? — спросил лейтенант, появившись в дверях. Он был благодушно настроен; китель расстегнут, в зубах сигара. После нескольких рюмок он осмелел в надежде заполучить сердце неприступной Тани, этой партизанской девчонки. Уходя из каюты, лейтенант запер ее и американца на ключ.
«Где Таня?» — так хотелось Феде получить ответ на этот вопрос у лейтенанта. Но он нашел силу воли сдержаться и сказал отрывисто:
— Динамо-машина повреждена. В каюте капитана есть керосиновая лампа.
Офицер покосился на «партизанского капитана», потом спросил:
— Кто вахтенный? Ты, Потапенко?
— Так точно, господин лейтенант, — вытянулся моряк.
— Смотри в оба! — Офицерик качнулся. — Завтра мы поднимем на мачте желтый флаг, как поднимали в старину на английских судах… Преподобный Фостер говорит… — Лейтенант икнул.
— Что это значит — желтый флаг? — спросил Великанов.
— Это из-за тебя. На пароходе совершено преступление, преступники приговорены к смертной казни. Желтый флаг — повесить, вот что это значит… Я бы даже сейчас… Наплевать на всех красных, мы всех их перебьем… Потапенко, головой отвечаешь… А где Симончук?
— Спит в штурманской, господин лейтенант, ему в двенадцать заступать, — ответил сигнальщик.
Офицер заглянул в штурманскую. На диване, отвернувшись к стенке, храпел матрос.
— Смотреть в оба! — погрозил еще раз лейтенант. Ему не терпелось обратно в каюту…
Спускаясь по крутой лестнице, он оступился и упал. Послышались невнятные ругательства.
— Пьян, — сказал Потапенко. — Это кстати. Скажи, какой герой: «Всех перебьем»!.. Посмотрим еще, кто кого.
— Ну, а теперь, ребята, потолкуем. Садитесь ближе, Федор, Максим, Серега…
Мутная, непроглядная мгла наползала все более густыми полосами.
Кормовой огонь на «Сибиряке» едва виден, а то и вовсе пропадал.
Вот со сторожевика донесся длинный, протяжный гудок.
— Что это он? — обеспокоенно спросил Потапенко.
— Туман, — коротко пояснил Федя. «Таня, где ты, Таня?» — билась неотвязная мысль. Ломов молча зажег масляную лампочку в колпаке компаса. Перед глазами заколебалась неподвижная картушка с румбами и градусами.
И вдруг Великанов и остальные всем существом почувствовали, как в мертвом теле парохода что-то толкнулось. Раз, другой, третий… Будто забилось сердце. Чудится? Нет!
— Что такое?.. — вслушался Федя. — Вроде машина работает. Сергей, слышишь? Перестала будто… Нет, опять…
Пароход рвануло назад. Загорелся синим огнем и лопнул буксирный трос. В тот же миг, нарушив напряженную тишину, свистнула переговорная труба из машины.
— Это ты, капитан? — раздался веселый голос. — Работаю полным ходом. Как буксир, наверно, уже тю-тю? Беги в капитанскую каюту, выручай Таню.
— Витька! — только и мог произнести Федя.
— Теперь жми, — сказал Потапенко. — В темноте да в тумане нас сам черт не найдет. Теперь твой черед действовать, атаман, раз обучен кораблем командовать. А друг-то твой, приятель, не спросясь самовольничает… План перестраивать надо. — Моряк довольно потирал руки. — Молодец механик у тебя. Великанов.
Федя молча перекладывал руль, бешено ворочая колесо штурвала. «Уходить от проклятого сторожевика, как можно скорее уходить».
Несколько минут только и слышалось, что поскрипывание рулевого колеса.
— Иван Степанович, — сказал наконец Федя, — встань на мое место. Умеешь? — Он беспокоился. Туман держался густой, и до берега всего несколько миль. И охнуть не успеешь, как опять на камнях очутишься.
Матрос без слова принял руль. А Великанов бросился в штурманскую, зажег свечу, взял транспортир.
Его внимание привлек голос, слабо доносившийся откуда-то сверху. Федя поднял голову и увидел переговорную трубу. Свистка в раструбе не было, в спешке кто-то забыл его поставить на место, — оттуда и доносился голос.
«Слуховая труба ведет в капитанскую каюту», — пронеслось в голове. Юноша поднес раструб к уху: в каюте разговаривали, он прислушался. И вдруг лицо Феди побелело…
Он отбросил трубку. Его руки дрожали, но курс пароходу нужен немедленно. Федя приложил транспортир к карте… «Сейчас, Танечка, сейчас, — твердил он, — еще минуточку, я иду…»
Где-то позади «Синего тюленя» глухо ухнул пушечный выстрел, потом еще. Старший лейтенант Моргенштерн искал в тумане свои миллионы.
Глава семнадцатая
МЫ ИЩЕМ ТАНЮ
— Отвори, буду стрелять… открой! — раздалось из-за двери. — Девчонка, дрянь…
Таня растерянно озиралась, как маленький зверек, попавший в западню.
Ванная капитана Гроссе (здесь она заперлась, сбежав из каюты), сверкала никелем и белизной изразцов. Справа громоздилась толстостенная фарфоровая ванна с дорожкой ржавчины на дне. На деревянной вешалке остались забытые хозяином два красно-зеленых махровых полотенца с японскими иероглифами. В стакане на туалетном столике — зубная щетка, рядом — коробочка зубного порошка. В медном подвесном канделябре горела свеча. Ее пламя бросало по стенам черные тени.