Постукивание уключин делалось все громче, и все сильнее билось Федино сердце. В тумане показалось темное пятно. И оттуда — голоса:
— Пароход. Удачно. С какой стороны подходить?
— К пробоине с левого борта, посередине, как в бухту. «Да ведь это Серега Ломов! — Феде захотелось кричать и плясать сразу. Но он сдержался. — А вдруг ошибаюсь?» Нет, шлюпка шла уже вдоль борта, и юноша сразу разглядел и скандинавскую бородку Ломова, и Потапенко, и Степана Федоровича Репнина. И Таню…
— Сюда, сюда! — заголосил он во всю мочь.
— Федя! — отозвалась Таня. — Федя…
Великанов сбежал вниз к самой пробоине и, поворачивая шлюпку за нос, помог ей войти в «гавань».
— Хорош! — сдерживая усмешку, осмотрел Федю Степан Федорович. — В каком виде гостей принимаешь…
Тут только Великанов вспомнил, как он одет, вернее, раздет, — и бросился к трапам.
— Федя, Федя, — едва успела крикнуть девушка вдогонку белополосатому привидению, — папа пошутил!
— Проводи всех в капитанскую каюту, Таня, туда, где печка, — донесся голос юноши откуда-то сверху.
— Найдем, — откликнулся Ломов. — Ты, старик, жив, а штаны… ладно, потом разберемся.
Несколько пар ног застучали по железным ступеням. Отзвуки шагов будили гулкое эхо в пустых корабельных помещениях. Федя тем временем сдернул с койки лоскутное одеяло и закутался в него, как римлянин в тогу.
Он направился уже встречать своих, но, случайно глянув в открытый иллюминатор, замер.
Потянул ветерок, стало прояснивать, и Федя увидел, что за каменным завалом, на зеленой опушке леса, стоят с десяток солдат и рассматривают пароход. Среди них Федя заметил женщину в черной куртке и марлевом накомарнике, на груди ее кровавился красный крест. Оперся на саблю бородатый фельдфебель Тропарев. Солдаты чувствовали себя в безопасности и не пытались прятаться.
«Как в кинематографе», — мелькнуло у Феди. Так быстро раскручивались события.
В каюту вбежала Таня, за ней появились остальные.
— Здравствуй, мой мальчик! — Степан Федорович крепко обнял Федю.
В старом одеяле из разношерстных тканей тот выглядел презабавно. Таня не выдержала, расхохоталась.
«Как они похожи, — подумал юноша. — Таня вся в отца и лицом, и повадкой».
— Тише, товарищи, — солдаты, — посерьезнел Федя, показывая на иллюминатор. — С ними эта, Веретягина.
Потапенко осторожно посмотрел. Солдаты стояли, продолжая мирно беседовать, Тропарев сказал что-то, все засмеялись.
— Эй, Великанов! — крикнул бородатый фельдфебель своим поповским басом. — Где ты, выходи!
Один из солдат снял с плеча винтовку и загнал в казенник патрон.
— Отставить! — пронзительно крикнула Веретягина. — Я приказала взять живым.
— Не стреляй, Синичкин, — пробасил Тропарев.
— А почему баба командует, по какому праву? — взъерошился солдат.
Федя наскоро рассказал отцу Тани о кладовке с оружием, но Репнин даже не удивился находке. Взглянув на юношу, он решил иначе:
— Пока действуй, будто ты один. Нас вроде не существует. Твою крепость им все равно не взять. А мы их, как миленьких, ухватим, пусть сунутся. Ну-ка, дружок. — Репнин протянул ему медный рупор, взятый со шлюпки.
— Великанов! — еще раз рявкнул Тропарев.
Пароход откликнулся могучему голосу эхом.
— Я Великанов! — Федя помахал из иллюминатора рукой.
— Выходи на палубу, — гудел фельдфебель, — али срамно без порток-то?
Солдаты прыснули со смеху.
Юноша высунул рупор в иллюминатор. Солдаты шарахнулись, решив, что это какое-то оружие.
— Мне и здесь хорошо, — сказал Федя. — Что вы хотите?.. — Теперь его голос звучал посильнее фельдфебельского.
В лесу откликнулось эхо.
— Слезай к нам, — потребовал Тропарев.
— Никуда я не пойду. И ко мне никто из вас живым не доберется. — Федя с удовольствием подумал, что теперь онне одинок и впрямь никого сюда не пустит.
— Смотри, худо будет, — погрозил саблей Тропарев. — Ежели сами снимем — башку оторвем.
— Солдаты, — метнулась Лидия Сергеевна, — рубите деревья! Надо сделать лестницу.
— Топоров нет, барыня, — сказал фельдфебель.
— Так пошли за топорами!
— Да вон лестница лежит, поставить бы ее к борту — и все, — кивнул фельдфебель на парадный трап.
— Кто на камни спустится, — сказал Федя в рупор, — застрелю. — И выставил в иллюминатор ствол винтовки.
Среди солдат произошло смущение: кто нырнул за валун, кто плюхнулся прямо на землю, кто, петляя, побежал к леску.
Тропарев не пошевелился. Мадам Веретягина спряталась за широкой спиной фельдфебеля.
А за Федей, невидимый снаружи, стоял Танин отец и присматривался к «полю боя». От правого борта парохода крупные камни грудились, поднимались кверху. За ними, примерно на уровне верхнего мостика, — полянка, поросшая травой и кустарником. Потом хвойный лес. А в море тянулась словно хребет доисторического животного, скалистая гряда, столь опасная для кораблей.
Солдаты стояли на самом краю зеленой площадки, какраз напротив Фединого иллюминатора; до них было не так уж далеко, около двухсот шагов.
Увидев, что Федя не стреляет, солдаты, сконфуженно пересмеиваясь, вернулись обратно.
Тропарев отвел сестру милосердия в сторону и стал что-то объяснять ей, показывая то на пароход, то на лес. Наконец Веретягина утвердительно качнула головой.
«Согласилась», — подумал Федя, пытаясь догадаться, о чем шел разговор.
— Великанов, — крикнул фельдфебель, — слушай меня! Мы идем хоронить поручика Сыротестова. А вернемся, если ты не вылезешь, мы тебя, как гнуса, выкурим.
Федя молчал. Известие о смерти поручика удивило, но почему-то не обрадовало его, он недоумевал: «Что у них там происходит?»
Тропарев скомандовал солдатам. Только теперь Федя заметил носилки с телом, прикрытым офицерской шинелью. Двое остались на полянке — видимо, сторожить Великанова.
Как только мадам Веретягина и остальные скрылись в лесу, караульные принялись собирать хворост для костра.
— Теперь докладывай, что с тобой стряслось, — сказал Репнин, усаживаясь на перевернутый ящик из-под австралийского масла. Он зачерпнул трубкой махорки из кисета и сунул кусок газеты в печку. Когда бумага вспыхнула, Степан Федорович с удовольствием раскурил носогрейку.
Федя, подробно рассказывая о событиях прошлой ночи, взволновался. Он чувствовал, что порой говорит совсем не то, что нужно, и такое, чего при другой обстановке никогда бы не сказал.
— М-да, — произнес Степан Федорович и почти скрылся в облаке едкого дыма.
А Федя выложил все, и ему стало легче. Он машинально повел глазами на гвоздь, где недавно висела клетка с канарейкой… «Не забыл ведь свою пичугу, хоть и миллионы в голову ударили, — подумал юноша о Гроссе. — Пусть ему за эту единственно бескорыстную привязанность какой-нибудь грех спишется. Только один», — уточнил Федя, вспомнив козни капитана.
— Ты оказал нам большую услугу, Федор Николаевич, — очень серьезно сказал Репнин Федю впервые величали по батюшке. — Партизаны наказали благодарить тебя. И теперь вот… пушнина. Не дал проходимцам украсть! Миллионы долларов — шутка ли! Сколько тут будет хлеба, оружия… А может, — размышлял он, — деньги за соболя в Москву послать? Мы обойдемся, а Россия голодает… Ладно, как быть с твоей находкой — решит партия. Еще раз спасибо тебе. — Степан Федорович встал, пожал руку Великанову. — Дальше воодушевлять тебя поручаю дочери, — добавил он, ласково шлепнув его по спине, и стал собираться, вроде не замечая смущения юноши. — Ну, а насчет арсенала в той кладовке… не думал, что ты его раскопаешь Следопыт! Это я припас. На всякий случай. Если бы нам в Императорской туго пришлось, мы в эту бухту всем станом партизанским решили переходить.
Здесь у меня еще кое-что припрятано. — Немного подумав, он положил руку Феде на плечо: — Вот что, брат. Раз к себе товарищей, моряков, позвал — надо дождаться. А то придут — тебя нет, нарвутся на солдат и шум раньше времени подымут. И мой план сорвется. Так что будь пока здесь. С тобой останутся Ломов и Таня. А я с Потапенко на «Синий тюлень». Мы скоро вернемся. Следите за берегом, не дайте себя обмануть. Ночью дежурьте. Из склада брать оружие без крайности запрещаю.