Поправив ткань, я внезапно вспомнила о другом рукаве. Том, где спрятала записку, переданную Энтони и Джозефом. Сейчас, конечно, это уже не имело значения, но мне вдруг стало дико любопытно, что же такого важного хотела сообщить Джульетта Мейлор своей старшей дочери.
Развернув аккуратную белую трубочку, я подвинулась к огню. Почерк был бисерным. Это настораживало: обычно мать Маргарет писала крупно, но записка, несомненно, вышла из-под её пера. Слишком уж характерными были закорючки у «м» и «р». Вероятно, она пыталась уместить много текста на совсем крошечном клочке бумаги. Точно писала шпаргалку…
«Милая Мэгги! Прошу, верь своим братьям. Лэндон ни в чём не виноват. Кто угодно, но только не он. Уверена, кто-то нарочно оговорил его. Друзей во дворце у нас нет, не было и не будет. Враги повсюду. Враги даже те, кто кажутся друзьями. Не доверяй никому. Остерегайся Хэмптонов и особенно…»
А вот это особенно мне уже прочитать не дали. Дверь резко распахнулась и ударилась о стену. Как будто её открыли с ноги. На пороге стоял Леонард. На удивление, трезвый как стёклышко. От страха я похолодела. Но, к счастью, успела сунуть записку обратно в рукав.
– Выйди, – сказала я Колину. Он остался сидеть неподвижно, тогда я повысила голос: – Выйди немедленно!
Мальчик пролетел мимо короля торпедой. Сам Леонард приблизился ко мне и, схватив за горло, приложил затылком об стену. Задохнувшись, я закричала. Следующим местом моей локации стал деревянный стол, за которым только что сидел Колин. Раньше он всегда мне нравился, но сейчас так легко разлетелся в щепки, что я оказалась на полу. В глазах потемнело, и я почувствовала резкий прилив тошноты, правый бок отозвался дикой болью. От неё я взвыла. Уши с трудом различали слова Леонарда, но, кажется, он кричал: «Что ты с ней сделала?» А я молчала, потому что не понимала, о ком именно он спрашивал: о Маргарет или Бриджет? Не помню, как я оказалась на ногах. Перед глазами всё плыло. Возможно, это Леонард специально поднял меня, а затем отвесил две звонкие пощёчины.
– Что ты сделала с ней? Что сделала, спрашиваю? Какое чёртово проклятие наслала?
Я молчала и не понимала, что происходит. Чувствовала только боль и страх. Мне хотелось, чтобы он закончил это побыстрее. Всё же это было лучше, чем костёр или виселица. А потом в комнате раздались ещё голоса. Точнее, один голос. Я не была уверена, но, похоже, принадлежал он Филипу Рочестеру:
– Ваше Величество, королева не виновата! Я был вместе с ней. Нашёл её в коридоре: ей стало дурно, и я хотел вывести её в сад. А немного позже мы услышали одну из её служанок. Хильду. Она сказала второй служанке, что леди Хэмптон хочет поговорить с королевой. Только поэтому Её Величество пошла в покои Бриджет Хэмптон. И я был всё время с ней. Королева не делала ничего, чтобы могло навредить Вашей фаворитке или ребёнку. Повитуху тоже пригласила не она. По-видимому, это был чей-то сговор, потому как Хильды нигде нет. Дворцовый лекарь подтвердил наличие опухоли у леди Хэмптон до появления повитухи и королевы. Он предупреждал об отсутствие сердцебиения, но Леди Хэмптон и её дядя...
Король что-то ответил, но что именно я не расслышала, а потом провалилась в бездну.
***
Леонард сломал мне два ребра, и, судя по головокружениям и тошноте, у меня было неслабое сотрясение мозга. Как сказала Роза, три дня я пребывала в бреду и очнулась только на четвёртый. Дворцовый лекарь обвязал меня бинтами, сделанными из простыней, которые, вероятно, служили прообразом современного гипса, и запретил мыться. Рентген мне, конечно, никто сделать не мог, но лекарь поклялся на Библии, что осколков от перелома нет, поэтому в мои желудок и лёгкие ничего впиться не должно, а кости через месяц-другой будут, как новые. Мне пришлось поверить ему на слово: как акушер он, конечно, был так себе, но, может, хоть в переломах разбирается.
Роза тем временем поила меня отварами из каких-то трав. Вот от них мне действительно становилось легче. Голова постепенно возвращалась на место. Звёздочки под потолком больше не кружились, тошнота и темнота в глазах плавно сходили на нет. Однако вставать я не рисковала и почти целый месяц провела в постели. Анна и Сесилия меня не навещали. Хильда так и не объявилась, Нэн заглядывала в покои крайне редко. Вся работа легла на плечи Розы, но та не жаловалась и иногда просила помочь Колина.
Из всех придворных ко мне пару раз пыталась заглянуть только герцогиня Эмберс, но я притворялась то спящей, то больной. Разговаривать с этой старухой мне не хотелось до тошноты: я была уверена, что слух о моей причастности к смерти Бриджет пустила именно она. Не зря же вспомнила про вышивальную иголку хоть и шёпотом. Я была готова спорить на всю шкатулку с драгоценностями, что Джульетта Мейлор просила как раз особенно опасаться дражайшую Луизу, и именно этой дражайшей Луизой и была подослана Хильда. Роза при каждом упоминании последней всегда злилась и изображала, как при встрече душит её. Это выглядело забавно, но смеяться я не торопилась. Если бы сэр Филипп не стал свидетелем разговора Розы и Хильды, то нас с Розой бы уже казнили. Никто бы и не стал разбираться. Хильда специально рассказала о «просьбе Бриджет» моей самой любимой служанке. Наверняка, она и не искала меня, потому как знала, что: а) Роза точно передаст мне «просьбу Бриджет», б) я точно ей поверю.
Оставался один нюанс. При других обстоятельствах я бы вряд ли сунулась в спальню к леди Хэмптон. И тут Хильде и её хозяину помог счастливый случай. Как, впрочем, и мне. Не произойди разговор между служанками, и Филипп Рочестер не стал бы со мной сюсюкаться и сразу бросил в тюрьму. Но что вдруг изменилось после объяснения Абигейл? Почему он вступился за меня перед королём? И почему до сих пор не привёл стражников, чтобы арестовать? Порой я думала, что он просто решил позволить мне выздороветь.
Колин по-прежнему занимался математикой. Я каждый день благодарила небеса за него. Именно этот мальчик каким-то чудом нашёл сэра Филиппа и привёл его в тот вечер ко мне. Не приди он, и король в гневе, скорее всего, бы меня убил. Только после перелома я узнала, почему Колин так боится криков. Его мать слишком часто избивал отец прямо у него на глазах.
– Откуда травы? – спросила я, когда Роза влила мне очередную порцию отвара в рот.
– Абигейл дала.
– Абигейл приходила? – И тут я на собственной шкуре поняла, что значит выражение «испанский стыд». Тогда, не желая слушать герцогиню Эмберс и созерцать мёртвую Бриджет, я буквально сбежала из гостиной и бросила Абигейл одну. Боже мой, я была так сосредоточена на себе, что даже не подумала о ней. И всё смотрела на сэра Филиппа и ждала, что он сделает дальше. А он взял и отвёл меня в мои же покои. – С ней всё в порядке? Ей тогда не досталось?
– Да она же хитрее чёрта. Убежала быстрее, чем Хэмптоны очухались.
– А как её сейчас-то во дворец пустили?
– Так это я к ней сходила и травы взяла. – Роза почему-то отвела глаза. Я цокнула. Приехали, теперь и Роза меня обманывает.
– Про Хильду что-то прояснилось?
– Сегодня тоже ничего. Матушка сказала, что стражники перевернули весь город, но она как сквозь землю провалилась.
– Наверное, от пыток сбежала. Кто-то ведь её науськал с тобой поговорить.
– Если бы я её встретила, самолично бы запытала до смерти.
Ойкнув, я осторожно присела на подушках.
– Вряд ли её найдут. Либо она уехала, либо её убрали.
Второе казалось более вероятным, но у окна занимался Колин, поэтому все дальнейшие мысли я оставила при себе.
Так я провалялась в постели весь май. С приходом июня на улице стало жарко. Роза открывала окна почти каждый день, и я принюхивалась к тонкому аромату цветов. Чаще чем о Хильде я думала только о Леонарде. Ко мне он больше не приходил, но я вздрагивала всякий раз, когда дверь после Розы или Колина открывалась чересчур широко. Срастающиеся кости болели, не позволяя забыть, как он избивал меня, как душил и как отвешивал пощёчины. Я всем сердцем ненавидела короля и с животным страхом ежечасно ждала его стражников. Но те почему-то не спешили врываться в мои покои, и тогда я принималась ругать сэра Филиппа. Какого чёрта он тянет так долго? Однако сэр Филипп тоже не искал встречи со мной, отчего я, естественно, не могла выяснить причины его поступков.