Мать Маргарет слушала меня молча и не прервала ни разу. Она смотрела себе на руки и как будто думала о чём-то своём, но, когда я спросила её насчёт мужа Изабеллы, изрыгнула целую тираду. Графа Болвела она не любила всем сердцем и полностью разделяла все мои подозрения.
Вместе мы провели два дня. Гуляли по саду, разговаривали и катались верхом. Джульетта была отличной наездницей и часто вспоминала Лэндона.
– Не знаю кто именно, но твой враг близко. Очень близко. Через Лэндона он явно собирался добраться до тебя. Жаль, Его Величество нам не верит. Будь всегда начеку. Быстрые взлёты никто не любят. Во дворце слишком много завистников.
Я привязалась к ней быстро и даже думала просить её остаться подольше, но вовремя посчитала это слишком большой наглостью со своей стороны. Дома Джульетту ждали дети. Настоящие дети. И она не была виновата в том, что я страшно скучала по своей матери и не знала, как избавиться от проблем. Джульетта не была интриганкой. Она хотела тихой и мирной жизни и правда сильно любила всех своих детей. Прощаясь, я обняла её первой, и мать Маргарет поцеловала меня в лоб.
– Будь храброй, дочь моя, Ты выбрала тяжёлое бремя. Но скинуть его уже не получится.
В груди кольнуло, и я решилась спросить её то, что мучило меня уже несколько месяцев. Потерянная записка значения не имела. С этим я справилась. Гораздо больше меня волновала истинная причина смерти королевы Элизабет, а ещё помолвка Маргарет с Филиппом.
– Старая королева умерла в монастыре, где настоятельницей была твоя родная сестра. Это она её отравила?
Джульетта улыбнулась и погладила меня по щеке. В этом простом жесте было столько нежности, что я растрогалась и заплакала.
– Раньше тебя это не заботило.
– После смерти Лэндона я пересмотрела многие свои взгляды.
Красивое лицо Джульетты помрачнело.
– Мелинда бы никогда не взяла на душу такой грех. Королеву Элизабет отравила я. – Улыбка матери Маргарет стала печальной. Глаза увлажнились. – Мою старшую и самую любимую дочь выбрал король. Я не могла не помочь тебе стать королевой. Я подкупила одну из монахинь и передала ей яд.
Потом она помолчала и опять погладила меня по щеке.
– Когда твой ребёнок родится, ты поймёшь меня. Что сделано, то сделано, прошлого не воротишь. Забрав Лэндона, Бог наказал меня за это. Забрал жизнь за жизнь… Но я ни о чём не жалею, и ты не жалей, раз уж выбрала короля, а не рыцаря.
Я не стала спрашивать, как она поняла, что я жду ребёнка. А она не спрашивала, почему я молчу. Мы так и стояли, пока не подошёл Гринвид и не помог ей сесть в карету. От набирающих скорость лошадей в воздух взметнулось облако пыли. У Маргарет были неплохие родители. По крайней мере, как родители. Судить её мать я себе не позволила. В конце концов, кто я такая? А ещё я была рада, что она не просила отомстить за Лэндона. Просила только опасаться, но всех и сразу. Кто стоял за Джеймсом Маккензи и оговорил Лэндона она тоже не знала.
Карета уже скрылась из вида, а я всё стояла и стояла и смотрела ей вслед. Что-то подсказывало мне, что с Мейлорами я больше никогда не увижусь, и от этого мне было невыносимо горько, а потом, задыхаясь, ко мне подбежала Роза.
– Ваше Величество, Абигейл! Её схватили и бросили в королевскую темницу…
Глава 32
Роза знала куда идти. Она вела меня прямиком в подвал, в сторону самых страшных и холодных комнат замка. В темницу. В тюрьму. В казематы… Я ни разу туда не спускалась. Боялась. Боялась накликать беду. Думала, что, если взгляну на камеры хоть одним глазком, то непременно окажусь там, а потому всеми правдами и неправдами их избегала. И избегала бы и дальше, если бы Роза не пришла и не сказала о беде, случившейся с Абигейл. Она и правда томилась в темнице. Старуха лежала ничком на сене в одной грязно-серой рубахе, местами порванной, местами запачканной кровью.
Стражники пропустили меня, но двери камеры не открыли. Схватившись за ржавые решётки, я позвала её. Тихо, осторожно, почти шёпотом. Кричать здесь мне казалось кощунством. Абигейл подняла голову и кривовато улыбнулась. Слюна у неё была красная. На нижней челюсти не хватало двух передних зубов.
– Ваше Величество… Вы ли это?
– Что случилось? – спросила я, пропустив мимо ушей сарказм. Старуха подползла ближе, старательно пряча пальцы ног под длинную рубаху. Те тоже были в крови и неестественно выгнуты. Абигейл пытали и пытали жестоко. От жалости к ней мне хотелось плакать.
– Отказалась извести любовницу одного богатея, вот на меня его жёнушка и навела стражников. Сказала, что я служу дьяволу и насылаю проклятия на благородных людей.
Старуха, несмотря на отчаянное положение, по-прежнему хорохорилась, сыпала остротами, громко и вызывающе смеялась. «Железная воля», – мысленно восхитилась я. Абигейл будто не в тюрьме была, а на рынке и рассказывала не о себе, а о какой-то из своих товарок. От боли она иногда сжимала зубы. По лицу пробегала судорога, но потом она отмахивалась и веселилась ещё пуще, словно выступала в цирке. Я не понимала, зачем ей это. Кроме нас в темнице больше не было никого. Только холод, сырость, темнота и стражники. Из всех щелей дуло. В коридорах так и гулял ветер. Поведя плечами, я сняла шаль и просунула между прутьев.
– Возьми. Тут холодно. Нельзя, чтобы ты простудилась.
– Не переживайте, Ваше Величество! Скоро мне будет жарко. На площади в мою честь разведут высокий костёр.
Она снова расхохоталась. Видимо, смех помогал ей не сойти с ума от страха и боли. Мне хотелось сказать ей что-то хорошее, что-то ободряющее и доброе. Что-то вроде того, что я пообещала Сесилии. Я что-нибудь придумаю. Обязательно тебя вытащу. Но язык словно прирос к небу. Нельзя. Нельзя её обнадёживать понапрасну.
– Я постараюсь тебе помочь. Приложу все усилия.
Абигейл посмотрела на меня искоса, но вслух ничего не добавила и не напомнила о данном мной обещании, будто давала выбор или надеялась на мою совесть. И тогда я решила спасти её любой ценой. Не потому, что мечтала вернуться домой. Похоже, Абигейл это было не по силам, а я смирилась и приняла дворец Леонарда и Аелорию. Куда уж теперь, если я жду ребёнка… Я хотела её спасти, чтобы доказать себе, что могу сделать хоть что-то. Хоть что-то хорошее, раз уж не получилось ни со школами, ни с больницами, ни с бесплатной столовой.
Абигейл, словно прочитав мои мысли, снова расхохоталась, однако опять не произнесла ни слова и только покачала головой. Это покачивание могло означать, что угодно. Но я отодвинулась от прутьев решётки и бросилась к кабинету короля. Мимо проносились гобелены со львами, полотна сражений, слуги, придворные, а я всё бежала и бежала, держась то за правый бок, то за сердце. Я носила ребёнка Филиппа. Я была уверена, что носила ребёнка Филиппа, однако за несколько дней до встречи с лесными разбойниками я делила ложе с Леонардом и сейчас хотела это использовать.
Слова, сказанные герцогиней, теперь звучали в моих ушах, как музыка: «Если участь женщины зависит от рождения ребёнка, а она никак не может понести от мужа, то она всегда может попросить помощи у другого мужчины, похожего на её супруга». Я никогда не думала, что стану прелюбодейкой. Никогда не думала, что стану обманщицей до такой степени, но жизнь не оставила мне выбора.
Стражники, подняв копья, преградили мне путь и покрепче прижались к дверям, ведущим в кабинет короля. Я велела им убраться с дороги. Мой голос звучал негромко, но властно. Когда я хотела, я умела навести на людей страх. Такой я себя не любила, но мне пришлось засунуть эту нелюбовь куда подальше.
– У меня важные вести для короля. Они не терпят отлагательств. И вам обоим не поздоровится, если я опоздаю.
Младший из стражников дал слабину и, склонив голову, отошёл в сторону. Я запомнила его лицо. Курносый, симпатичный и такой же зеленоглазый, как я. Толкнув дверь, я пообещала себе наградить его, если выйду от Леонарда живой.
Мой супруг вместе с Джоном Эмберсом склонился над широким столом из красного дерева. Сверху лежали карты. Карты Гвинеда и бывшего Поуиса. Чуть поодаль стоял Филипп. Мой милый, мой дорогой, мой драгоценный Филипп вернулся. Наконец-то вернулся! От одного взгляда на него мне стало нечем дышать. Я забыла об Абигейл, забыла о Леонарде. Мне хотелось обнять его. Хотелось прижаться к его груди. Хотелось плакать и умолять больше не оставлять меня ни на минуту. Без него я чувствовала себя листом, оторвавшимся от дерева. Без него я чувствовала себя никем. А он, как всегда, готовый к встрече с врагами, схватился за ножны и обнажил меч. Наши взгляды встретились, и я увидела в его глазах такую же тоску, какую ежедневно созерцала, глядя на собственное отражение в зеркале. Он помнил меня. Он любил меня. Он страдал без меня…