«Если не вернусь домой, встречусь с Филиппом. Главное – наш сын будет жить и здравствовать», – мысленно заключила я, глядя на Леонарда. Мой бывший супруг сидел в кресле, обитом красным бархатом, в метрах двадцати от меня и наглаживал руку какой-то молоденькой вертихвостки. Я послала ей лукавую улыбку, и вертихвостка сжалась, словно её укусила змея.
«Ну пусть, пусть… – решила я. – Пускай попробует».
И на этих мыслях голова у меня закружилась. Яд Абигейл начал действовать. Правда, ждала я другого эффекта. Думала, изо рта польётся кровавая пена, а внутренности запылают огнём. Не случилось. Яд оказался сильным снотворным. Веки тяжелели. Мне словно ввели наркоз, и, поддавшись знакомому чувству, я начала обратный отсчёт.
На «семи» откуда-то сверху полетел длинный поток стрел. Одна из них угодила в плечо Леонарда. А сразу после я провалилась в сон. Освобождающий и спокойный.
Глава 39
Яркий дневной свет, льющийся из окон, резал глаза. В помещении было жарко и душно. Кожа горела. Горела так, словно меня жгли живьём, и я захлопала по плечам и животу, пытаясь сбросить языки пламени. Спустя пять или шесть секунд всё закончилось. Резко, как показ короткометражки. Я вскочила с постели и пошатнулась. На мне не было привычной белой сорочки. Моё тело плотно облегали серые футболка и шорты. Оглядев обстановку, я, как подкошенная, упала обратно на кровать. Мой коричневый стол-книжка. Мой компьютер. Мои шторы… Я вернулась. Вернулась в свою спальню, в свою квартиру, в свой город и в свою настоящую жизнь. Я была дома. В двадцать первом веке.
– Это просто сон, – мысленно произнесла я. – Аелория, Леонард, Абигейл – мне всё привиделось. Не было ничего. Не было…
Обломки стеклянного шара с замком спокойно лежали в урне. Не светились, не дымились и ничем не пахли. Взглянув на них, я вздрогнула и поскорее захлопнула дверцу отсека для мусора. От неприятных воспоминаний ладони покалывало. Я отчётливо помнила, что сегодня среда, а по средам уроки у меня начинались в двенадцать. Часы показывали половину десятого. Времени было вагон и маленькая тележка, а значит, значит… И я бросилась к компьютеру в надежде найти то, о чём никогда раньше в своей настоящей жизни не слышала.
Пальцы порхали по клавиатуре, вбивая то самое слово в поисковик, и одну за другой открывали вкладки. Я не могла читать всё и только выхватывала глазами отдельные факты. Тысяча двести восемьдесят восьмой год – начало войны с Гвинедом, гибель Леонарда III Таелинга. Захват территорий, порабощение населения. Информации о жёнах Леонарда не было. Всего одно предложение гласило о том, что он умер, не оставив наследников. Наместником короля Гвинеда был назначен Грегори Болвел, а позже его сын Роберт. Однако в тысяча триста девятом году произошёл бунт. Из-за набежавших слёз я почти ничего не видела и с трудом прочитала новое имя. В груди кольнуло. Родрик. Родрик Смелый. Племянник наместника. Освободитель земель и народа Аелории. Новый король.
Я не могла поверить прочитанному, но, кажется, Луиза Эмберс сдержала слово. Текст запестрил новыми терминами. Процветание и просвещение. Постройка школ. Учреждение системы экзаменов для государственной службы, которые мог сдать любой человек вне зависимости от сословия и достатка. Организация больниц. Сын Родрика I, Филипп I, продолжил дело отца. Аелория просуществовала до тысячи четыреста третьего года, в конце которого вошла в состав Англии…
Значит, всё было не зря… Наш с Филиппом сын стал освободителем и реформатором. История Аелории не канула в лету. Её народ таки получил достойного правителя.
Кое-как отпрянув от компьютера, я заставила себя одеться. От слёз глаза и щёки горели, и я вылила на лицо не один литр воды, прежде чем успокоилась. Мне нужно было чем-то занять мысли. Хоть чем-нибудь. Срочно.
Как вылетела из дома, я не помнила. Не помнила, как добежала до остановки и не помнила, как вскочила в автобус. На улице по-прежнему стоял декабрь. Самое преддверие Нового года. Праздничная суета так и витала в воздухе. Елки, игрушки, подарки. В автобусе было не протолкнуться. Пройти в середину салона я не сумела и застыла у дверей, почти не имея возможности шевелиться. На ближайшей остановке бесконечная толпа вытолкнула меня на улицу. Левый каблук зацепился за ступеньку, правая нога соскользнула, и я бы упала лицом вниз прямо на заснеженный асфальт, если бы кто-то не оказался быстрее. Он успел подхватить меня и поставить на свободное от людей место.
– Осторожнее. – Этим кем-то оказался мужчина. В зимней кожаной куртке и чёрной шапке и совершенно мне незнакомый. Его лицо украшали аккуратно подстриженные борода и усы. На носу сидели очки в прямоугольной оправе, а под очками… были ясные глаза Филиппа.
– Спасибо. – Выдернув из его ладоней свою руку, я поспешно отвернулась. Нельзя так, Рита, нельзя! Теперь он повсюду будет тебе мерещиться.
В автобус я уже не вернулась и следующие две остановки проковыляла пешком. Не смогла, потому что в салон вошёл тот мужчина. Глупо, конечно, но я не хотела его видеть. Слишком уж тяжёлые воспоминания он будил во мне одним своим видом. Благо на улице стояла вполне тёплая, но не слякотная погода, а время пройтись на своих двоих у меня всё ещё было. По пути в школу я старалась думать только о том, как нагружу себя работой. Любой. Проведу какое-нибудь внеклассное мероприятие или свожу детей на экскурсию – даже можно чужих. Я была на всё готова. Но мысли мои вновь и вновь возвращались к другому. Мой сын стал героем. Он вошёл в историю, а любимый мужчина…
– Добрый день, Маргарита Игоревна! – Стоявшая возле вахты с охранником Татьяна Леонидовна сегодня была одета в длинное чёрное платье и одну из своих самых хищных ухмылок. Она, по-видимому, была дежурным учителем и контролировала у школьников наличие карт-пропусков и второй обуви. Я только-только вошла в школу и старательно стряхивала с воротника снег. – Переодевайтесь и идите в актовый зал.
– А уроки?
– Последние два в первой смене у всех сняли. Новый директор приехал. Проводит срочное совещание. – Татьяна Леонидовна радостно потёрла ладонями. В глазах так и читалось: «Сегодня! Сегодня кресло завуча будет моим».
– Новый директор приехал? Уже?
– Ага. Минут десять назад зашёл и дал распоряжение. Симпатичный. Лет тридцати. Историк. Зовут Филиппом Эдуардовичем.
– Как зовут?
Сумка и пакет с тетрадями с грохотом выпали из моих рук. Ну, что за напасть такая? За что?..
– Говорю же: Филипп Эдуардович, – Татьяна Леонидовна пренебрежительно фыркнула и помогать собирать рассыпавшиеся по полу тетради, естественно, не стала. – Что-то Вы сегодня какая-то рассеянная, Маргарита Игоревна.
– Плохо спала.
– Сочувствую.
Подняв тетради, я бросилась в раздевалку и на ходу скинула пуховик. Татьяна Леонидовна оставила свой пост и зачем-то поплелась за мной, словно хотела удостовериться, а точно ли я дойду до положенного места.
– Отнесу тетради в кабинет и приду, – отрезала я.
– Только не опаздывайте. В первый же день это будет совсем не красиво.
Я и без неё об этом догадывалась, а потому по лестнице бежала бегом. Мой кабинет располагался на четвёртом этаже, и делила я его с Людмилой Николаевной. Тоже математиком, стажистом и, по совместительству, Отличником просвещения. Мне повезло. Звонок прозвенел, как только я оказалась у дверей класса. Толпа школьников вывалилась ко мне навстречу и чудом не сбила с ног. Положив пакет с тетрадями на первую парту, я оглядела доску. Людмила Николаевна педантично стирала написанное плавными горизонтальными движениями. Два больших куска мела лежали в специально отведённой коробке. Циркуль и угольники висели слева от доски, а над ними…
Отшатнувшись, я прижала руку к губам. Во все времена кабинет математики украшали таблицы квадратов, тригонометрические формулы и портреты известных ученых, принёсших особенный вклад в науку: Пифагор, Евклид, Декарт, Эйлер, Лобачевский. Я собственными руками как-то раз прибивала на стену изображения Галуа и Аль-Хорезми. Но никогда не видела Николая Саксонского.