Ребята засобирались по домам. Скорее всего, Штуцер знает, что мы были у Сергея, только вряд ли что-то предпримет. Главное, чтобы все молчали и держались друг друга, он же сам нас этому учил.
— Останешься? — просто спросил Сергей.
— Останусь, — домой мне, пилоту, тащиться не хотелось.
Москву нельзя было не любить, особенно из Серегиной поднебесной квартиры, откуда открывался вид на большую часть города. Вот столица вплывает в сумерки, зажигаются огни, фонари, горят зеленым светом арки терминалов — отсюда, с высоты, крошечные буковки «П», в которых исчезают и появляются люди. И вот уже синяя дымка вечера легко падает на город. Это лето выдалось какое-то спокойное, мягкое, в меру солнечное и в меру дождливое, говорят, природа близка к экологическому равновесию, а может, удалось реанимировать старый климатический проект Лужкова-старшего.
Мы вышли на террасу. В воздухе носились какие-то южные запахи: кипарисов, роз, фруктов. «Агроэко» засадила Москву новыми морозостойкими сортами деревьев и цветов, прямо под окнами домов росли сливы, черешни и абрикосы. Чудилось, что где-то далеко даже шумит море. Так хорошо, спокойно. Опершись на перила, мы смотрели на город.
— Что нужно людям для счастья? Теплое лето, любимые люди рядом, хорошая работа, жилье, творчество, свобода? Все говорили о страхах, об опасностях, а ради чего мы все это затеваем? Что даст независимость от корпорации? — Сергей был старше и мудрее меня, казалось, он знает ответы на все вопросы.
— Люди станут ближе. Не нужно будет копить несколько месяцев, полгода, год, чтобы навестить родителей, друзей, родных. Путешествия не для богатых, а для тех, кому интересен мир, чужая культура, другие страны. Народы станут ближе. Времени на поездки станет меньше, значит, его можно тратить на что-то интересное, творческое. Не думаю, что это станет какой-то революцией для человечества, все зависит от самого человека, как он сумеет распорядиться этим даром. Когда корпорация только начинала работу, ведь многие были против — столько безработных, такие дорогие переходы, такие масштабные работы по утилизации старого транспорта и так далее, но зато города стали чище, экология в целом поправилась, стало меньше конфликтов из-за энергоресурсов. Тем более появились альтернативные источники энергии. Может, и эта новая возможность для каждого преодолевать пространство станет толчком к новым открытиям.
— Корпорация не даст. Это большой бизнес, большие деньги, контроль, информация. Разве корпорация согласится такое потерять ради блага человечества? Разве ее интересуют бедняки, не видевшие ничего, кроме своих трущоб и халуп, старые родители, вдали от детей, люди, живущие на севере и мечтающие по выходным отдыхать на море? Корпорация платит такие налоги в бюджет своей страны, что речь пойдет уже о национальных интересах. Пусть мы немного сверхлюди, но нам вряд ли справиться. Корпорации и государству это будет не выгодно. Сейчас она обладает правом на терминалы, переходы, своих сотрудников, а после? Боюсь, что и терминалов у нее не останется, придумаем что-нибудь другое.
Штуцер будет следить за нами, он не дурак, ты его прекрасно знаешь. Нас могут уволить без права пользования терминалами. Что тогда? Мне придется к тебе в гости целый день пешком идти, не смешно ли, мне, пилоту!
— Артур на их стороне, но почему? Ведь не деньги и положение для него главное. Когда он учил нас, он казался мне таким благородным. — Для Сергея, как и для меня, Штуцер был воплощением лучших человеческих качеств, в том числе честности, щедрости, порядочности.
— Он уверен в том, что спасает человечество от неконтролируемой свободы. А это уже миссия, призвание. Люди, как дети, а в роли педагога он всегда был неплох. Такие педагогически одаренные миссионеры всегда с удовольствием экспортировали так называемую демократию в приличные страны, в том числе, увы, и к нам. Теперь мы державка так себе, придаток корпорации, зато демократичные.
— Мы могли бы избавиться от корпорации. Начать все заново. Великая империя на шестой части суши, свобода, равенство и братство. — Серега остается поклонником старины, романтиком, идеалистом. Веселовский он и есть Веселовский. Верит в легенду о Великой империи. Даже какие-то факты приводит. Ему бы книги писать.
— Не знаю, Сережа, ввязываемся мы с тобой туда, откуда можем не выбраться. — При слове «не выбраться» у него темнеют зрачки, и я знаю, что он вспоминает — белую больничную койку, меня в специальном коконе, обматывающем тело, словно мумию. И тихо добавляет.