— Родина радостно раскинула руки. — Он тяжело задышал: — Ребятки, не бросайте меня, я отлежусь, подождите.
— Дядя, мы тебя не бросим.
Вислоухий закрыл глаза.
Тихо затворили дверь, подперли ее досками и понеслись. Из оврага выскочили в том месте, где Петька скатывался кубарем. Отдышавшись, пошли медленно.
Неожиданно между камней показалась голова Костоедова. И рука. И тяжелый наган, наведенный на ребят.
— Стойте! — Он щелкнул курком нагана: — А ну, говорите пароль! — Костоедов явно нацелился Тане в голову.
Шурка бесстрашно шагнул вперед.
— Стой! Куда прешь!
— Родина радостно раскинула руки.
Шурка еще стоял, оцепенев, ожидая выстрела, а Костоедов, уже опершись на палку, встал, сунул за пазуху наган.
— Вижу, свои. Верю. От Сашика заветные слова мне принесли, — Костоедов заулыбался. — Напугал вас. Извините. Время военное.
ЦЕНТРУ (ИЗ ТОКИО)
Группа «Феникс» будет выброшена в квадрате А-59-Е по таблице Центра для поиска золота в лабиринте Гаусса. Кроме группы «Феникс», на борту «Юнкерса» будут десять человек. Их выбросят на подходе к городу Катушевску для диверсии на военных коммуникациях наших войск. Жду ваших указаний.
Глава 17
Костоедов хромал впереди. Шурка шел рядом с ним. Петька с Таней отстали, потому что у Тани от волнения закололо в груди. Она боялась за Тимку и уговаривала напасть сейчас на Костоедова, отобрать наган и выпустить Тимку.
— Нельзя, Таня, нападать — дорогу до лабиринта знает только он.
За Тимку беспокоились напрасно. Он сидел в сарае и спокойно жевал румяные лепешки. Увидев всех живых и здоровых, улыбнулся.
— Деда, ребятам можно пошамать?
— Несомненно, пусть откушают превосходные лепешки, мука крупчатка. Сашик еще до войны привозил.
Пропустив в сарай Петьку, Таню и Шурку, дед зыркнул по сторонам. Зашел и сел на старую сосновую чурку. Посмотрел, как жадно, давясь кусками, ест Шурка Подметкин, и сказал:
— Поживите у меня недельку-другую, откормитесь, отдохнете от передряг житейских. А то взъерошенные и настороженные, как волчата.
Петька подумал о Вислоухом. Может очухаться, закричать и тогда… Петьке стало страшно. Запив большим глотком кусок лепешки, поставил кружку и сказал твердо:
— Нельзя, дедушка, нам тянуть. Задание провалим. Нас тот дяденька предупреждал, что в случае чего вашего сына фашисты мучить начнут.
— Понятно, фашисты ни с кем не посчитаются. Идти-то я с вами не могу. Нога, словно проволокой перетянута, вся болит. — Старик о чем-то подумал, палкой придавил жучка, ползущего по земле и сказал: — Не дай бог, если фашисты узнают, что сын мой, Сашик находится у них со специальным заданием советского правительства.
Услышав такое, Таня закашлялась и чуть не захлебнулась водой.
— Да-а! — старик сокрушенно покачал головой. — Выручать надо Сашика. Если что… Родина ему не простит. Перед самой войной приезжал ко мне, сказал о секретном задании. И чтоб до меня бандиты не добрались, соорудил эту неправдоподобную могилу.
Лицо у Костоедова сделалось злым.
— Того-то мужичка, который с вами в милиции сидел, его одного посылали?
— Ничего он нам не говорил. Велел только разыскать вас и передать, чтоб золото из лабиринта вынесли на поверхность. И каждую ночь зажигали костры возле Гаусса на поляне. Он сказал: «Там такая поляна есть, чтоб самолету приземлиться».
Старик заволновался, стал ладонями гладить бороду,
— Поляна–то есть, а как костры расставлять?
— Дяденька говорил: по краям поляны, четырехугольником.
Петька врал уверенно. И Шурке казалось, что им действительно так приказывали.
— А что, ребятки, самолетик-то немецкий или японский будет?
— Такого он ничего не говорил. Сказал, чтоб золото вытащили и костры, как первый лист, говорит, желтый полетит, начинали жечь. И ждать самолета. Задание, сказал, государственное, нужное для обороны СССР.
Старик заволновался. Не обращая внимания на ребят, вытащил револьвер из-за пояса, положил в карман. Встал. Вышел из сарая, снова зашел и, как в бреду, шептал:
— Сашик — молодец, самолет пришлет, как обещал. Молодец… Хватит золотишку-то лежать в тайниках, пусть послужит великому делу.
Костоедов размашисто перекрестился.
— Дедушка, а все-то золото войдет в самолет?
— Не знаю. Тяжесть в нем большая. На своих руках, можно сказать, я его туда нес. От колчаковцев прятал. Для республики берег. Сейчас попросила Родина — берите! Пусть Советской республике послужит.
Старик прошелся по сараю и сказал то, что желали мысленно и Петька, и Таня, и Тимка, и Шурка.
— Ребята, — сказал он, — выручили вы меня и моего сына один раз, прошу, выручите и сейчас.
— Что, дедушка, сделать?
— Не могу я на такой ноге идти с вами. Вылечиться мне нужно. Я прошу вас, идите одни, я подробную карту дам. Берестяночка лежит у меня. По ней дойдете до Гаусса. Вынесите золотишко на поверхность. А я через недельку к вам туда приду.
— Дедушка, а в этом самом Гауссе мы не заблудимся?
— Погоди, девочка, все растолкую в подробностях. Есть у нас еще время. А сейчас давайте похлебочку соорудим. На сон грядущий покушаете. Ночку переночуете, а завтра с утра и в путь-дорогу пойдете. Я одежонку вам кое-какую посмотрю, еды приготовлю.
Дед попросил насобирать ему для костра сухих веток, шепок, сучков. Ребята сбросили рваные курточки на дедовское крыльцо. Шуркину положили сверху так, чтобы из кармана немного выглядывал милицейский протокол. Когда они вернулись с охапками щепок, старик уже начистил полведра картошки. Петька посмотрел на крыльцо. Шуркина куртка лежала так же. Из кармана высовывался уголок протокола, но только чуточку меньше.
Похлебка казалась необычайно вкусной, потому что ребята давно не ели соленой пищи.
— В милиции-то, поди, совсем не кормили?
— За три дня ломоть хлеба на четверых, — ответил Тимка.
— Ну, ничего, скоро разбогатеем, — Костоедов повернулся к Шурке, — ты как командир смотри там в Гауссе, чтоб ни одна золотая вещица не пропала, чтоб ни один слиточек не ускользнул.
— Куда ему деться, дедуля?
— Верю я, верю! Просто уж беспокоюсь — добро-то государственное. На один слиточек, считай, можно сто пулеметов сделать.
Заря угасала. Наступали сумерки. Уже нельзя было рассмотреть очертания стариковского дома. Слился с землей и кустами сарайчик с маленькой дверкой, обитой ржавой жестью. Откуда-то из темноты, со стороны разрушенной деревни, доносился печальный щебет птиц.
Костоедов постоянно потирал ладони над костром, как будто у него мерзли пальцы. И улыбался.
Ребята чутко вслушивались в наступившую темноту. Они боялись, что там, в полуразрушенном домике, Вислоухий пришел в сознание. Ищет их. И, учуяв запах дыма, может прийти к костру.
Старик вдруг поднял голову. Таня, Петька, Шурка и Тимка тоже услышали какие-то звуки. Будто кто-то шел в темноте, не поднимая ног. В руке Костоедова сверкнул наган с длинным стволом. Но звуки стихли.
— Дедуль, кто это?
— Кто знает? Сколько здесь живу, все по ночам чудится, что люди вокруг ходят, а то вдруг, кажется, что мертвые поднимаются. Одичал я в одиночестве, того и гляди, что умом свихнусь.
Старик еще раз прислушался и, успокоившись, спрятал наган.
— Дедуль, а мертвые этот лабиринт Гаусса не раз грабили? — обнаглев, спросил Шурка. — А то, может, нам и не ходить.
— Командирам тебя выбрали, а ты трусишь, мертвых боишься. Живых опасаться надо, а с мертвецами легче всего.
— Нам, дедуля, завтра идти. Мы не знаем куда, а вы нас еще этими покойниками запугали.
— Узнаете, все узнаете.
Взошла луна. Костоедов встал:
— Время спать. Пойдемте. Я вас в сараюшке устрою. У меня там нары, тулуп.