Вернулись в сарайчик. Легли на нары, накрывшись сверху тяжёлым тулупом. Ночной ветерок, залетая в открытую дверь, приносил запах степи.
— Петька, почему этого белогвардейца чекисты не взяли? — спросил Шурка.
— Успел скрыться. Фамилию сменил.
— А ловко ты ему насчёт самолёта наврал и про костры. Он поверил сразу.
— Ничего, разобьём фашистов, их всех соберут, говорил мне капитан Платонов.
Прислонив ухо к щели, за стенкой сарая стоял старик Костоедов.
ТОКИО. АВДЕЕВУ.
Примите все меры посадке дальнеполетного самолёта «Юнкерс» в квадрате В-39-И по таблице Центра.
Охрана квадрата обеспечена… При невозможности этого варианта прошу приложить усилия ликвидации самолёта с диверсантами.
Таня проснулась от того, что сильно стучало сердце, как перед большой бедой. Она спрыгнула с нар, пробралась к двери, пощупала руками. Дверь была закрыта наглухо. Кинулась к парам. Разбудила Петьку и Тимку. Втроём налегли на дверь. Бесполезно. Послышались шаги. Ребята прижались к двери.
— Как откроет, бросайтесь на него, сразу прошептал Петька.
Но старик и не думал подходить к двери. Он чем-то прошуршал у стены и снова ушёл. Потом опять шаги и снова шорох чего-то сухого.
— Сеном обкладывает, — шепнул Тимка, — жечь будет.
У Тани мелко застучали зубы. Тимка разбудил Шурку и предупредил:
— Молчи! Выберемся.
У стены зашуршало, и старик опять ушёл. Издалека донёсся скрип двери. Костоедов, видимо, поднялся в дом за спичками или за какой-нибудь зажигалкой.
— Петька, рыть быстро надо, — прошептал из угла Тимка.
Звякнуло железо, полетели комья земли. Таня поняла — подкоп.
Когда старик не спеша, вернулся обратно, в сарайчике уже никого не было, дыру у противоположной стены он не заметил. Она была хорошо закрыта сухим сеном. Ребята залегли в канаве. Обтирая потные лица, следили за Костоедовым.
Он покосился на побледневшую луну и, опираясь на трость, прислушался к тишине в сарае. Вынул из кармана кремень, огниво. Ловко ударил. Искры брызнули на сено. Полыхнуло пламя. Старик откачнулся и перекрестился. Огонь загудел. Защёлкал. Взвился лёгкий пепел. Красные языки поползли по доскам сарая.
Послышалась молитва:
— Спасибо тебе, господи, что помог мне разузнать лазутчиков, посланных окаянными коммунистами.
Он неистово крестился. Но «лазутчики» были далеко. Бешеным аллюром они неслись по оврагу в сторону Жаргино. Опережая их, прыгали по камням их лёгкие тени.
ГЛАВА 18
Вислоухий ночью, по-видимому, искал ребят. Сейчас он спал напротив окна с выбитыми стёклами: Толстые ладони положил под голову, ноги подтянул и, шумно вдыхая воздух, храпел.
— Дядя, вставай. Идти надо, — тряс его Тимка.
Вислоухий не реагировал. По открытым дверям, по стене, по гнилому полу прыгали блики огня.
Петька отошёл от окна и закричал не своим голосом:
— Вставай! Чекисты окружают!
Вислоухий вскочил на ноги, сделал шаг назад, как будто собирался бежать, но ойкнул от боли и свалился на пол:
— Не убивайте меня!
— Дядя, никто тебя убивать не хочет, нужно уходить отсюда.
— Обождите, боль у меня жуткая, — он сел, поджимая ногу. Потянул носом: Дымом пахнет, не мы ли горим.
— За оврагом мы сарай зажгли, дорогу искали.
— Вы, ребята, поосторожнее. На огонь всякий может придти. И зверь, и человек нехороший. И возьмут нас, как цыплят на сковородке.
— Дядя, ты идти можешь?
— Смогу я, не бросайте меня, смогу!
За ночь опухоль у Вислоухого заметно убавилась, но шагать без трости он не мог. При каждом шаге приседал и громко ойкал. От его ойканья вздрагивал Шурка, с тревогой посматривая в сторону далёкого огня.
— Быстрей! Дядя, как можно быстрей, — торопил Петька. — И не кричи громко, а то оставим и убежим.
Вислоухий понимал, что, значит, остаться здесь одному в таком состоянии. Он торопился изо всех сил. Волосы висели мокрыми сосулями, по щекам текли липкие капли пота. Теперь он не жаловался, а только скрипел от боли зубами.
Начинался рассвет. Впереди Тимка рассмотрел длинную цепь зелёных холмов.
— До солнца нужно за тот вал спрятаться, — сказал он Петьке. И ещё тише добавил: — Вдруг у старика есть бинокль.
Серая птичка, похожая на жаворонка, взвилась вертикально вверх и переливистой трелью приветствовала утро. Ей сразу же ответила другая, потом третья… До земляного спасительного вала оставалось совсем немного, когда Вислоухий, заглядевшись на птиц, споткнулся. Он закричал от боли на всю степь и свалился на сухую землю.
— Чтоб тебя разорвало, кулема неповоротливая, — сказал Тимка, Он передал Тане лук, бросил па землю капкан и стал поднимать тяжёлую тушу.
— Вставай, дядя! Ну, вставай же!
— Сейчас, ребята, сейчас, полежу трохи и встану.
Но сам не пытался даже шевелиться. Пробовали его поднять, и тут Шурка нечаянно задел ему ногу. От жуткого рёва, казалось, подпрыгнули на горизонте низкие горы. Губы у Вислоухого посинели, на переносице вздулась толстая жила.
— Ты что, — набросился на Шурку Тимка, — не видел куда наступал!
— Я нечаянно, — виновато ответил Шурка.
— Давайте волоком, — сказал Петька, — за вал затащим, а там пусть лежит хоть сто лет.
Расстелили телогрейку и стали закатывать на неё Вислоухого. Он застонал, открыл глаза и стал умолять, чтоб его не бросали. Увидел низко летящих ворон и запричитал:
— Я буду вашим рабом, не оставляйте, я не хочу, чтоб меня расклевали вороны.
Не обращая внимания на всхлипывания, потащили Вислоухого наверх. Напрягались до предела, со страхом поглядывая на зарю. Стоит сейчас взойти солнцу, и Костоедов своими злыми глазами разглядит крохотные фигурки на горизонте.
Выдохлись на вершине вала. Вислоухий пробовал ползти, но руки разъезжались. Тогда его обмотали верёвкой и потащили на буксире. С вершины вала скатили, словно мешок с картошкой. И как по сигналу из-за горизонта сразу брызнули ослепительные лучи солнца.
Петька снял с Вислоухого верёвки и смотал их себе на пояс, чтоб освободить руки от мешка. Вислоухого накрыли телогрейкой и сели отдыхать.
Здесь, за холмистым валом, степь была веселее.
Виднелись высокие цветы и островки небольших кустиков. Золотыми разливами колыхался ковыль. Кое-где зелёными горбами поднимались курганы.
Петька, косясь на Вислоухого, вынул берестяную карту, стрелку от компаса, иголку. С Тимкой они быстро наметили маршрут.
Шурка сидел рядом с Таней. Они рассматривали лицо Вислоухого: синие губы, глаза заплыли.
— Как очухается, надобно его спросить, где у него болит. Может, нутренность какая отлетела. В трещину-то он шмякнулся свысока. Если нутренность с места сошла — пиши пропало. Пятаки заказывай.
— Какие, Шурка, пятаки?
— Обнаковённые. Покойникам на глаза ложат.
— Зачем, Шурка?
— У кого нутренность отлетела, у того глаза не закрываются.
— Шурка, откуда ты знаешь?
— Раньше моя бабка всех покойников на Байкале обряжала. А дед мой умеет всякую хворь выгонять из человека. Вислоухий зашевелил губами и, застонал.
— Где болит у тебя? — спросила Таня.
Левой рукой он показал на поясницу.
Подошли Шурка, Петька и Тимка.
— Сейчас посмотрим.
Петька отвёл Таню в сторону и прошептал:
— Заберись на бугор и следи, чтоб к нам никто не подкрался.
Таня ушла, и ребята занялись Вислоухим, Сняли куртку, подняли толстую рубаху. Позвоночник был целый, но вдоль него шли неприятные шишки. Они были твёрдые, словно камни. Шурка, нисколько не боясь, пощупал каждую из них. И забывшись, голосом своей бабки сказал:
— Лечение тебе, милок, обойдётся в копеечку, дело тута сурьезное.
— В шишках гной? — спросил Петька.
— Ничего там нету. От простуды такое, нужно поясницу топтать.
— Как топтать?
— Обноковенно, ногами. А потом распарку прикладывать.
Таня лежала, спрятавшись в траве, и наблюдала за степью, но разговор мальчишек слышала. Не поворачивая головы, сказала:
— Шурка, а если у него не простуда, а почки.
— Что у такого кабана может быть! Какие — такие почки?